Библия ядоносного дерева

Все уставились на середину стола, точно там появилось нечто мертвое с ногами. Разумеется, мы знали папу Кувудунду – видели, как он, что-то бормоча, ходил по дороге, по-дурацки качаясь и наклоняясь так низко, будто вот-вот упадет. У него на одной ноге шесть пальцев, но это еще полдела. В базарный день он, важный, словно доктор Килдэр ^[41], часто продает аспирин, а в другие дни появляется разукрашенный какими-то белилами с головы до ног (включая задницу). Видели мы его и сидящим на корточках в своем дворе, в окружении пожилых мужчин, едва не падающих от выпитого пальмового вина. Папа объяснил нам, что папа Кувудунду совершает грех, одурманивая людей ложными пророчествами. Насколько нам известно, со своими взрослыми сыновьями он предсказывает будущее по куриным костям, которые они бросают в калебасу.

– Анатоль, что вы имеете в виду, называя его проповедником? – спросила мама. – Мы, честно говоря, считаем его деревенским пьяницей.

– Нет, мама Прайс. Он уважаемый нганга, проповедник традиций. Опытный советник для папы Нду.

– Советник? Чушь! – привстав со стула, воскликнул папа тоном, приобретавшим его типичные баптистские нотки. Рыжие брови взлетели над прищуренными глазами, и больной глаз начал немного косить, как всегда в минуты волнения. – Он редкий мошенник, вот он кто. Там, откуда я приехал, именно так мы называем знахарей-колдунов. Яблочко от яблони недалеко падает.

Анатоль взял льняную салфетку и промокнул лицо. По его носу маленькими ручейками стекали капельки пота. Мои сестры по-прежнему пялились на него, что неудивительно. У нас не было гостей с тех пор, как прошлым летом мама отлучила от нашего дома мистера Аксельрута – только за то, что он плевался и ругался. Тогда мы еще не знали, что он преступный элемент, вымогавший у нас деньги за наши собственные вещи. С тех пор мы не слышали ни единого английского слова за обеденным столом, произнесенного кем бы то ни было, кроме нас, Прайсов. Полгода – весьма долгий срок для семьи, чтобы терпеть друг друга, не имея никаких отвлекающих фактов.

Анатоль сидел, как на иголках, однако по-прежнему был исполнен решимости спорить с папой, несмотря на предупреждающий сигнал «Вы пожалеете об этом!», читавшийся у папы на лице.

– Папа Кувудунду решает здесь много практических вопросов. Мужчины обращаются к нему, когда их жены не рожают детей или изменяют им.

Он бросил смущенный взгляд в мою сторону, будто я была слишком молода, чтобы понимать, что это означает. Ну конечно!

Неожиданно мама нашла выход.

– Девочки, помогите мне убрать со стола, – попросила она. – Я совсем забыла, что вода уже кипит на плите. Уносите грязную посуду и начинайте ее мыть. Только осторожно, не обваритесь.

К моему удивлению, сестры буквально выбежали из-за стола. Им было любопытно, не сомневаюсь, но главную опасность представлял папа. Он сильно разнервничался и выглядел так, словно готовился броситься в бой. Я и не подумала выйти. Помогла очистить тарелки и села обратно на свое место. Если кто-то предполагал, будто я слишком молода, чтобы слушать разговоры о супружеских изменах и бездетности, то ему придется изменить свое мнение. Кроме того, это было самое волнующее событие с тех пор, как Руфь-Майя сломала руку, из чего вы можете заключить, какой захватывающе интересной была наша жизнь. Если папочка собирался вот-вот сорваться с цепи, то я не желала пропустить это зрелище.

Анатоль заметил, что папа не должен воспринимать папу Кувудунду как соперника, бесплодие и прелюбодеяние – серьезные проблемы, которые, вероятно, не следует связывать с папой Иисусом. Однако заверил, что многие в Киланге помнят миссионерские времена, когда брат Фаулз склонил почти всю деревню молиться Иисусу, и, похоже, их боги не слишком разгневались на них за это, поскольку несчастий в Киланге не прибавилось.

Это переполнило чашу терпения. Помнят миссионерские времена? Это даже меня ошарашило – услышать, что жители деревни воспринимают христианство как некую кинокартину, которая немного устарела. А кто же тогда папа? Чарли Чаплин, расхаживающий утиным шагом, поигрывающий своей палочкой и разговаривающий совершенно беззвучно?