Библия-Миллениум. Книга 2

Серия подобных бессмысленных, с точки зрения членов банды, преступлений привела к тому, что Авессалом был исключен. «Боевые товарищи» долго мялись, курили, наливали себе пиво. Тесная комната в общежитии, где проживала большая часть «активистов», казалось, могла треснуть по всем своим блочным швам от тяжести скопившихся в ней эмоций. Поэтому, когда, наконец, общее решение было высказано, все вздохнули с большим облегчением.

Оказавшись на улице, Авессалом шел, не оглядываясь, прямо, не сворачивая, расталкивая прохожих и не обращая внимания на светофоры. Ненависть, ненависть, ненависть гнала его вперед, не давая ногам остановиться. Глаза покраснели и готовы были взорваться.

В эту ночь он избил двух молодых людей, вышедших из гей-клуба. Оглушив одного, Авессалом принялся методично избивать второго, нанося яростные удары кулаками по голове и животу несчастного, пока тот не упал. Обезумевший от ярости, Авессалом ничего не видел перед собой, все затянулось красной пеленой, в которой виднелись только черные контуры отчаянно ненавидимого тела, которое хотелось разорвать на куски, растереть в порошок, заставить навсегда исчезнуть с лица земли.

Потом он придумал универсальный способ — он стал одеваться, как «они», вести себя, как «они», и посещать соответствующие места. Каждого, кто «клеился», Авессалом завлекал в свое жилище, используя свою привлекательную внешность в качестве достойной приманки. Под предлогом эротической игры он пристегивал жертву наручниками, а затем принимался жестоко издеваться над попавшимся в ловушку. Все как обычно: непременно зачитывалось обвинение, составленное самым сексуально озабоченным из всех апостолов — Павлом.

В конце концов Авессалом понял, что из гетеросексуальных мужчин на свете остался только он один.

* * *

— Ты уволен! — заявил Авессалому в конце рабочего дня начальник.

— А в чем дело?! Эй! Вы не можете вот так взять и вышвырнуть меня на улицу! — кричал ему вслед Авессалом.

Тот не оборачивался.

— Я знаю! Вы тоже из этих, да?

Тот продолжал идти, не обращая на Авессалома никакого внимания.

Тогда сын Давида схватил шланг и бросился за своим хозяином, поливая все вокруг бензином, и, наконец, когда зловонная струя окатила тому спину, чиркнул спичкой. Беспомощные, почти детские глаза запечатлелись в памяти Авессалома навечно. У сгоревшего заживо остались жена и две дочки.

Авессалом получил ожоги и скрылся. Язвы, образовавшиеся через какое-то время на его коже, причиняли нестерпимую боль.

— Это ты виноват, отец! Это ты виноват! — кричал он, прижигая их йодом, от чего ожоги только увеличивались. — Пламя твоего Содома жжет меня! — и Авессалом катался по полу, издавая нечеловеческие вопли и раздирая ногтями обожженную кожу.

Вскоре его нашли и арестовали. Оперативники избили его дубинками, сковали наручниками и гнали к машине пинками.

— И вы тоже! Все! Все! — Авессалом был безумен. Он сопротивлялся, как дикий зверь.

Члены банды, в которой ранее состоял Авессалом, вскоре тоже были арестованы. Передовая общественность единогласно требовала для них смертной казни. Посовещавшись, братия приняла решение свалить все на Авессалома, де он был лидер и идейный вдохновитель. Они перечислили все убийства, совершавшиеся у них на глазах, не преминув вспомнить и о чтении апостола Павла, и о ненормальном блеске в глазах Авессалома.

Когда стало известно, что он — сын Давида, возмущение достигло предела. Стены изолятора, где содержался Авессалом, буквально осаждались гражданами, переполненными праведным гневом. Страшнее всего было то, что общественное мнение единогласно сошлось в том, что агрессивная гомофобия Авессалома была вызвана его собственным, яростно вытесняемым гомосексуализмом. Мол, «яблоко от яблони»… Об этом писали все газеты, об этом говорили по телевидению и радио. Надзиратели издевательски подкладывали газеты и журналы с подобными публикациями Авессалому в камеру. Тот бился о стены, издавая жуткие вопли, рвал в мельчайшие клочья периодические издания и грозил убить авторов статей, главных редакторов журналов и своего отца.

Однажды к зданию изолятора подъехала черная машина с тонированными стеклами. Авессалома вывели, предварительно надев на голову шлем. Предосторожность оказалась не лишней — толпа из пикета встретила его оглушительным ревом, в подсудимого полетели камни.

Никто не видел, что в машине с каменным, непроницаемым лицом сидит сам Давид. Авессалома поместили у отца под домашним арестом. Суду предстояло признать сына Давида душевнобольным.

В маленькой, тесной комнатке с ажурными решетками арестант ходил целыми днями из угла в угол, бормоча себе под нос единственную молитву, которую знал: