Библиотека

Затянув пояс, он привязывает ножны к ноге сыромятным шнурком, сдвигает колчан со стрелами для арбалета за спину, поправляет кинжал, висящий справа. Он готов. Он наклоняется и берет снег в горсть. Он жадно запихивает снег в рот и вдруг начинает смеяться: бешено и громко, как смеются скорбные разумом. Но глаза его горят неукротимой злобой. Он хватает старый плащ и в ярости срывает нашитый алый крест, бормоча что-то под нос. Затем топчет крест ногами и с вызовом смотрит в небо. «Ну что? Неужели ты до сих пор думаешь, что сможешь найти для меня подходящую кару? Ту, которая могла бы сломить благородного кавалера? Неужели ты настолько глуп, что льстишь себя тщетной надеждой заставить меня смириться? Опуститься на колени? Черта с два! Я совершил немало славных дел во Имя Твое. Но в последний бой я иду с другим именем на устах. И ты больше не услышишь от меня ничего: ни просьбы о пощаде, ни молитвы, ни слов раскаяния. Прощай! Оставайся один в своем безмолвном сверкающем чертоге; слепая вера – удел глупцов. А я ухожу нераскаянным и свободным».

Он накидывает плащ на широкие худые плечи, завязывает на шее шелковые шнурки, подтягивает тяжелые сапоги из оленьей кожи и начинает спускаться в долину.

Он идет по тропе, прыгает с камня на камень, не таясь. Он распевает старую тамплиерскую песню, и свежий морозный воздух звенит от веселой похабщины. Он идет налегке, оставив на месте последнего ночлега кусок черствого хлеба, трут и кресало, потому что знает, что ему больше не потребуются ни еда, ни огонь…

Отныне он ПРОКЛЯТ. И еще – ИЗБРАН.

И то, и другое тяжкой ношей лежит на его широких худых плечах, тянет к земле, но в сердце рыцаря нет ни страха, ни жалости…

Алый крест, сорванный с плаща, лежит, втоптанный в грязный снег, но рыцарь несет другой, более тяжкий крест. И знает, что должен донести его до конца…

* * *

Пинт не отвечал. Он молчал, внимательно глядя на Стратонова. Вдруг он увидел нечто такое, что заставило его насторожиться.

– Откуда это у вас?

– Что? – не понял Стратонов.

– Вот это? – Пинт поднес руку к его лицу, и Стратонов машинально отдернулся.

– Вы имеете в виду шрам?

– Да.

Немного левее подбородка у Стратонова был небольшой, не более трех сантиметров, белый шрам, заканчивающийся маленькой впадинкой на нижней челюсти.

– Да так. Ерунда. В детстве неудачно скатился с горки. На санках. Отец недоглядел. Крови было… Помню, мама на него ругалась, а он чуть не плакал и все время оправдывался. А мне было очень больно и обидно, и я злорадствовал. Думал – "так тебе и надо!". Мама ругалась. Она всегда на него ругалась. А когда он умер – от инфаркта, много лет спустя, она так долго плакала… Открывала по ночам альбом с фотографиями и разговаривала с ним. Я тогда еще, знаете, подумал, что если бы она раньше так себя вела, то он прожил бы подольше. Хотя… Кто знает?

Пинт провел рукой по лицу.

– Простите. Не хотел вызвать у вас грустные воспоминания.

– Нет, ничего… А почему вы спросили про шрам?

– Почему я спросил про шрам? – Пинт всячески пытался оттянуть ответ.