Библиотека мировой литературы для детей, том 49

Пишта пошел в церковь, а мы неторопливо зашагали к школе. Когда церковный колокол возвестил начало третьего, в класс вместе с учителем вошло несколько солдат в зеленых мундирах и двое штатских с красно-бело-зелеными повязками на руках. Они выстроились у кафедры и вдоль стены и навели на нас винтовки. Мы смотрели на них, не понимая, что здесь надо солдатам.

— Есть среди вас мадьяры? — спросил один штатский.

Несколько мальчиков встали. Солдат сказал им что-то, и они вышли.

— А вас расстреляем! — обратился к оставшимся тот же штатский. — Сербские собаки!

Он вытащил из кармана пистолет и выстрелил в воздух. Мы в страхе пригнулись к партам. Солдаты расхохотались.

— Кто из вас знает мадьярский? — спросил долговязый штатский.

Физиономия его показалась мне знакомой. Ба, да это газда Коробош!

Я, сынок, не храбрец и все же встал и спокойно сказал:

— Я знаю. Egy, kettő, három, négy, öt, hat, hét, kilenc, tiz…[17]

— Хорошо. — Коробош осклабился. — А что еще ты знаешь?

— Вот: tizenegy, tizenkettő, tizenhárom, tizennégy…[18]

— Tizenöt![19] — рявкнул Коробош и ударил меня по лицу. Я залился кровью.

Он подошел к доске и написал большими буквами:

PIROS. FEHÉR. ZÖLD —EZ A MAGYAR FÖLD!

(Красное, белое, зеленое —это мадьярский флаг!)

Потом он громко прочел написанное и сказал:

— Повторяйте за мной! Piros, fehér, zöld… Ну как? Начали! Piros, fehér, zöld… Вы что, немые? Черти полосатые! Piros, fehér, zöld…

Наступила мертвая тишина. Слышался только глухой голос Коробоша. Мне казалось, что он идет из какого-то иного мира, из мира, полного страха и ужаса. Щеки мои пылали огнем, но гораздо сильнее жгла меня боль душевная. Я не в силах передать тебе, сынок, всю бездну страданий, мук, скорби и отчаяния, в которую повергла меня эта пощечина. Я был точно в столбняке. Другие тоже сидели словно окаменелые.

— Всем молчальникам всажу в глотку пулю! — гаркнул Коробош и положил на кафедру пистолет. — Начинайте!

Целый час повторяли мы этот стишок. Губы мои едва шевелились, а из горла вместо слов вырывался какой-то непонятный хрип. Слезы бежали по лицу и падали на парту. Я осмотрелся — почти все в классе плакали. Вскоре нас вывели во двор, где уже толпились перепуганные малыши.

Коробош влез на стол и заговорил:

— Раз, два, три… Начали: Piros, fehér, zöld, éz a magyar föld! Так! Поздравляю! — цинично сказал он. — А сейчас мы прогуляемся по городу.

Под конвоем солдат и вооруженных штатских фашистов мы ходили по улицам, как похоронная процессия, выкрикивая по знаку Коробоша эти два стиха. Наконец нас привели на площадь перед городской управой. Там происходило нечто страшное. На тротуаре валялись трупы. Чуть поодаль, в окружении солдат, стояли доктор Сем, дядя Андра, дядя Тибор, мой отец и еще несколько незнакомых мне людей. Вита с Лазарем бросились ко мне.

— Я боюсь, — прошептал Лазарь. — Я боюсь…

Я молча обнял братьев. Отец заметил нас. «Сынок, ты самый старший, — сказал он как-то на днях. — Если со мной что случится, позаботься о детях. Замени им отца». Я еще крепче прижал к себе Виту с Лазарем.

— Держитесь! Отец смотрит на нас.

Тут я увидел в толпе местных фашистов мясника Ленджела. Он разговаривал с офицером, и тот одобрительно кивал головой после каждого его слова. По его знаку солдаты схватили доктора Сема, дядю Тибора и отца и, подталкивая их прикладами, отвели в сторону.

— Это разбойники и враги венгерского народа! — громогласно заявил Ленджел. — Сербы с евреями целых двадцать лет глумились над нами. Сейчас мы с ними расквитаемся!

Двое солдат схватили дядю Тибора и потащили к городской управе.

— Разве дядя Тибор еврей? — спросил Лазарь.

— Конечно, нет, — ответил я. — Он мадьяр. Просто Ленджел — гнусный лжец! _t

— Éljen Magyarország![20] — воскликнул дядя Тибор. — Да здравствует Коммунистический Интернационал!

Окровавленное тело дяди Тибора упало на тротуар. Среди школьников послышались испуганные крики и плач.

— Молчать! — загремел Коробош. — Всех крикунов поставят к стенке!

Солдаты подвели к стене доктора Сема. Увидев меня, он смущенно улыбнулся и помахал рукой. Он всегда так махал, когда уходил от нас. Я ждал, что вот и сейчас он перейдет площадь своими крупными ровными шагами, а завтра зайдет к нам, чтобы поговорить и поспорить с моим отцом. Я закрыл глаза и стоял так, пока над площадью не прогремел выстрел.

С городской управы шумно взлетела стая голубей и, описав в воздухе круг, снова вернулась на крышу. Опять наступила тишина.

Знал ли я тогда, что сейчас произойдет? Да, знал и все же никак не мог в это поверить, никак не мог представить себе, что отца могут убить. С каким-то шальным упорством я верил в невозможное, ждал великого чуда — вот-вот, казалось мне, отец превратится в невидимку или взмахнет руками и взмоет, точно птица, в голубую высь. Все это смахивало на бред; но я так сильно любил отца, что не мог думать иначе.