Библиотека в Париже

– Мне не следовало приходить, – сказал Поль. – Но дома они могли меня найти.

У него был разбит нос, кровь запеклась в ноздрях.

– Что случилось? – Я жестом предложила ему войти.

Поль не сдвинулся с места:

– Не хочу, чтобы твои родители увидели меня таким.

– Они в церкви. Так что случилось? – снова спросила я, усаживая его.

– Один из этих нацистских выродков тащился по улице, пьяный в стельку. Я схватил его сзади и стал колотить. Мне хотелось, чтобы он пожалел о том, что явился сюда. Он отбивался, но я уж точно сломал ему нос. А может, и несколько ребер. А потом убежал. Я не сожалею о том, что сделал, но ведь неизвестно, кто мог это видеть.

– Здесь тебе ничто не грозит.

Я вытерла ему лицо своим носовым платком, тоскуя по его прикосновениям. Я была рада, что он пришел, хотя мне хотелось вернуться с ним в тот день у Северного вокзала, когда я испытывала к Полю одно-единственное чувство – абсолютную любовь.

– Раньше мне приходилось задерживать людей самое большее за хулиганство. Когда я… Ну, я и подумать не мог, что они так обойдутся с пожилой дамой вроде нее.

– Ты не мог знать. – Я вспомнила книги, которые должна была доставить. – Нам всем очень жаль…

– Я люблю тебя, – сказал Поль. – Скажи, что ты меня простишь.

Глава 38. Одиль

В кабинете графини я посмотрела на самодельную постель, где она спала каждую ночь, чтобы охранять библиотеку, а ведь ей уже семьдесят лет, и все же она готова противостоять нацистским солдатам. Рядом с подушкой лежали несколько книг. Я наклонилась, чтобы посмотреть их названия, но Битси потянула меня за рукав, к другим книгам, сложенным на письменном столе. Общие собрания коллектива сократились по составу, теперь это были помощница, хранитель, Битси, Борис, Маргарет, я и Клара де Шамбре.

– Мистера Прайс-Джонса арестовали, – начала графиня. – И отправили в лагерь для интернированных лиц.

Нет, только не потеря еще одного друга, запертого под замок за то, что он был «союзником врага»…

– Месье де Нерсиа пытался добиться его освобождения, – продолжила графиня.

– Я прочитал одно пугающее сообщение, – сказал Борис. – Они отправляют людей не в лагеря для интернированных, а в лагеря смерти.

– Пропаганда, – отмахнулась графиня. – Не стоит верить всем слухам, что до нас доходят.

– Ему предъявили обвинение? – спросила Битси.

– Вполне возможно, – кивнул Борис.

Эта война отбирала всех, кого я любила. И все – моя страна, мой город, мои друзья – оказывались ограбленными и преданными, а я могла противостоять этому лишь одним известным мне способом. Я должна была уничтожать те письма. Мне уже плевать было на опасность. В этом я не сомневалась. Хоть что-то должно быть сожжено. Я выбежала из библиотеки. Борис и Битси кричали мне вслед:

– Вернись!

– Ты не в себе!

В комиссариате я промчалась к кабинету отца, захлопнула за собой дверь. Я схватила какое-то письмо и разорвала его пополам, потом еще одно и еще… Шорох бумаги никогда не приносил мне такого удовлетворения. Сообразив, что папа́ может войти в любое мгновение, я засунула пачку писем в сумку, смяв их в уродливые комья.

Щелкнула дверная ручка, дверь распахнулась. Я отступила от письменного стола, спеша застегнуть сумку.

– Моя обязательная дочь, – сухо произнес папа́. – Явилась с визитом?

Я не знала, что делать.

Изобразить негодование? «Ты заподозрил собственную дочь?»

Прикинуться беззаботной? «Ну да, зашла. Что тут такого?»

Честно признаться? «Да, я воровка».

– Я получил письма, в которых спрашивают, почему полиция не проверяет ранее полученную информацию. И это странно, потому что мы расследуем каждое из обвинений. Я не мог понять… – Он демонстративно посмотрел на разорванные мной письма. – Теперь понимаю.

Мои пальцы крепче сжались на сумке.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил папа́.

Я покачала головой.

– Меня могли и арестовать, – продолжил он. – Обвинить в предательстве и приговорить к смерти.

– Но тебя же не в чем винить!

– Боже мой, как ты можешь оставаться такой наивной? – Он подошел к столу, оперся о него ладонями и склонил голову, почти с отчаянным видом.

– Но, папа́…

– Любого другого я бы арестовал. Иди домой. И никогда больше не возвращайся сюда.

Я ушла с последней пачкой писем. Я могла сделать что-то по-настоящему важное, но потерпела неудачу.

Глава 39. Лили

Фройд, Монтана, август 1987 года

Загнанная в угол, среди свитеров и тайн, я таращилась на Одиль – элегантную, как всегда, – все еще держа в руках шкатулку. Письма лежали на полу между нами. Почему бы Вам не поискать прячущихся незаявленных евреев?.. Мой сигнал точен, так что теперь все зависит от вас…

– Кто вы такая? – спросила я.

Одиль открыла рот, потом снова закрыла, ее губы превратились в напряженную линию. Она вскинула подбородок, и точно так же, как я теперь смотрела на нее по-другому, она по-другому посмотрела на меня. Настороженно и с глубокой печалью. Когда она так ничего и не сказала, я подняла письма и сунула прямо ей в лицо. Она не шелохнулась.