Биография неизвестного

Застегивая пальто, я бежала по узким улицам Москвы, пробегая перед едущими автомобилями и звенящими трамваями. Стрелки на часах двигались предательски быстро, а я надеялась, что Этти, так же как и я ее, подождет меня, пусть даже ожидание это продлится несколько дольше. Сбивая пешеходов и задыхаясь от бега, скоро я расстегнула пальто, потому что мне стало жарко.

Я успокаивала себя мыслью, что Этти сотни раз опаздывала и никогда не извинялась, а я всегда преданно ждала ее, уже давно бросив впустую обвинять ее в непунктуальности. Обвинения эти все равно никак не воздействовали на нее, а только заставляли меня раздражаться. Не задумываться о мелких несовершенствах любимого человека намного лучше, чем предаваться пустым рассуждениям о них, потому как рассуждения эти приводят только к взаимным обидам. Человека невозможно исправить, и я давно решила для себя, что принимаю Этти со всеми ее несовершенствами.

Подходя ко входу в кафе Lilla rosso, я заглянула в окно и бросила взгляд на столик, за которым мы всегда обедали с Этти. Столик был пуст. Я зашла в кафе и, будто желая удостовериться в этом, подошла к столику, возле которого одиноко темнели два стула. Ни намека на то, что Этти была здесь.

Чувствуя себя виноватой перед подругой, я решила пойти к ней домой.

Я слышала, как за темно-коричневой дверью квартиры прозвенел звонок. Несколько мгновений я стояла, слушая отдаленное эхо звонка. Когда звонок затих и наступила тишина, я позвонила снова.

Щелкнул замок, дверь открылась, и я увидела круглые глаза Этти. Она была в простой футболке и спортивных брюках, с небрежно собранными в пучок волосами, – одним словом, будто только недавно встала с постели и никуда в тот день не собиралась идти. Она застыла на пороге, вопросительно глядя на меня.

– Привет… – Голос ее прозвучал пораженно, в глазах застыло удивление.

– Привет, – часто дыша, сказала я. – Я… немного опоздала… Когда я пришла, тебя уже не было…

– Подожди, – жестом Этти заставила меня замолчать. Она улыбнулась, коротко оглянувшись: – Ты о чем?

Наступила моя очередь удивленно смотреть на нее.

– Я о кафе, – выдохнула я. – Я не пришла к двенадцати…

Этти шумно вздохнула.

– Так ты не получила мое сообщение?

– Какое сообщение?

Этти переступила с ноги на ногу и посмотрела на меня так, как смотрят на детей, когда те наивно просят объяснить им самые простые вещи.

– Я написала тебе утром сообщение, – сказала она, – о том, что я не смогу с тобой встретиться сегодня, потому что еду с родителями выбирать себе новый туалетный столик.

– Туалетный столик?.. – на автомате повторила я ее последние слова.

– Да, мой старый весь истерся, – пожала плечами Этти. – И вообще, уже хочется что-нибудь изменить в своей комнате…

– Да… – Я почувствовала, как мои губы конвульсивно дрогнули в улыбке.

– Одним словом, хочется перемен. – Моя улыбка, вероятно, подбодрила Этти, потому как удивление на ее лице сменилось воодушевлением. – Я вообще решила совершить небольшую перестановку в своей комнате: поменять ковры, перебрать все ящики…

– Мне пора идти, – перебила я Этти и натянуто улыбнулась: – Удачно съездить за туалетным столиком.

– Спасибо! – счастливо улыбнулась мне Этти, искренне не заметившая сарказма в моем голосе.

Я вышла из подъезда Павлы, чувствуя себя совершенно раздавленной. Я не могла точно определить, что именно так сдавливало мое горло, но слезы, постепенно наполнявшие мои глаза, душили меня. Я старалась глубоко и спокойно дышать, чтобы не позволить слезам пролиться из моих глаз. Я никогда больше не чувствовала себя так одиноко, как в тот день.

Я шла к метро, невидящим взором скользя по фасадам домов и лицам прохожих. Нос сам собой покраснел от промозглого осеннего холода, а пронизывающий ветер сушил глаза, и потому можно было уже не бояться, что кто-то увидит в них слезы.

Невидящим взором я скользила по лицам прохожих и думала о том, видят ли их глаза кого-нибудь вокруг? Неужели и вправду всякий человек занят лишь своей жизнью, самовольно принуждая себя к одиночеству и обрекая на одиночество других?

Есть ли что-то настоящее в этом мире? Что-то, во что можно поверить, вложив в это «что-то» всего себя? Что никогда не обманет и не обернется скрытой от глаз стороной? Что будет верно своим словам и мыслям? Что будет истинным и неизменным, настоящим, а не плодом воображения?

Быть может, и дружба, и любовь – всего лишь отражение других в нас самих? Они, не знающие живительного воздуха атмосферы, есть только в нас, и только мы, вдохновленные этими высокими чувствами, способны знать их меру, смысл и предназначение? И оттого нет точного определения ни дружбы, ни любви, – есть только не имеющее материи облако, покрывающее человечество.