Биоцентризм. Как сознание создает Вселенную

Второй и еще более важный довод этой книги и этой главы: как показывает нам современная наука о мозге, происходящее «там» (в нашем окружении) в действительности существует в нашем собственном разуме. Местоположение переживания визуального и тактильного опыта находится не в какой-то удаленной от нас точке внешнего мира. Причина – в нашем воспитании: мы привыкли так думать и потому далеки от самих себя. Оглядываясь вокруг, мы видим лишь свой собственный разум, или, если выразиться точнее, нет никаких отличий между внешним и внутренним. Мы можем определить всё познание как сплав нашего эмпирического «я» и энергетических полей, пронизывающих весь космос. Дабы избежать таких угловатых фраз, мы будем говорить об осведомленности или сознании. С таким пониманием (и это не каламбур) мы убедимся, что любая «теория всего» должна включать в себя и биоцентризм – в противном случае она станет поездом в никуда.

Подведем итоги:

Первый принцип биоцентризма. То, что мы воспринимаем как реальность, является процессом, включающим в себя и наше сознание.

Второй принцип биоцентризма. Наше внешнее и внутреннее восприятие неразрывно связаны. Они являются разными сторонами одной монеты и не могут быть разделены.

Глава 6

Пузырьки времени

Существование времени невозможно обнаружить по тиканью часов. Это язык жизни, и сильнее всего он ощущается посредством человеческого опыта.

Отец оттолкнул ее. Потом Пузырьку опять досталось.

Мой отец был итальянцем старой закалки с архаичными представлениями о воспитании детей – вот почему сегодня мне так нелегко описывать этот случай из давнего прошлого. Унижение, которому Пузырек подверглась в тот день (и такое случалось постоянно), было настолько сильным, что я и четыре десятилетия спустя вспоминаю об этом так, словно это произошло вчера.

Привязанность, которую я испытывал к Беверли, или к «Пузырьку», как ее прозвали, была очень сильной: будучи старшей сестрой, она всегда считала своей задачей меня защищать. Даже сейчас, предаваясь детским воспоминаниям, я не могу не чувствовать боли.

Я помню утро того холодного дня в Новой Англии, помню всем своим существом – до кончиков пальцев ног. Я стоял на остановке школьного автобуса в обычное время, при мне были мои маленькие варежки и коробка для завтрака. Неожиданно один из старших мальчиков толкнул меня. Что именно произошло, я не могу припомнить. Вполне возможно, тут была и моя доля вины. Но вот я оказался на тротуаре – совершенно беззащитный. «Отпусти, – хныкал я, – дай мне подняться».

Я продолжал лежать на земле, мне было очень холодно и больно, и тут увидел, как Пузырек бежит по улице. Когда она добежала до автобусной остановки, она так взглянула на старшего мальчика, что тот испугался. За свое спасение я должен был благодарить ее одну. «Тронешь еще раз моего младшего брата, – сказала она, – и я побью тебя».

Я всегда был ее любимцем. Мое самое раннее воспоминание связано с ней и нашей игрой в больницу, когда мы изображали прием у врача. «Ты немного приболел, – сказала она, протягивая мне чашку с песком. – Вот лекарство. Выпей, и тебе станет лучше». Я послушал ее и поднес чашку ко рту. «Нет!» – закричала Пузырек. А потом вздохнула, как будто она сама сделала глоток. (Только потом до меня дошло, что это всего лишь выдумка и я должен был пить понарошку – а тогда мне это представлялось вполне реальным.)

Мне трудно поверить, что именно я, а не она, стал врачом. Она была очень сообразительной и старалась все делать только на отлично – насколько я помню, она и в школе была отличницей. Ее любили все учителя. Но этого оказалось недостаточно. К десятому классу она бросила школу, связалась с наркотиками и покатилась по наклонной плоскости. Я могу объяснить это только тем, что дома к ней плохо относились. В ее болезни были и ремиссии; все происходило циклически, самым бессмысленным образом. Ее избивали, она сбегала, а затем ее снова наказывали.

Я хорошо помню, как Пузырек пряталась под крыльцом, не представляя, что делать дальше. И помню тот ужас, который пронизывал наш дом, – как я дрожал, когда слышал голос отца, который не заглушают стены, и отчетливо видел, как слезы текут по ее лицу. Вспоминая об этом, я удивляюсь, что никто не отстаивал ее интересы. Ничего не могли поделать ни школа, ни полиция, ни даже назначенный судом социальный работник.

Спустя некоторое время Пузырек от нас уехала, и хотя мои мысли перепутаны, а события не складываются в общую картину, я тогда уже знал, что она была беременна. Помню только, что я почувствовал, как в ее теле шевелится ребенок. Когда все наши родственники отказались пойти на ее свадьбу, я сказал ей: «Все в порядке! Все хорошо!» И взял ее за руку.