Битая грань (СИ)

— Он во время очередной ссоры меня ударил сильно. Избил, собственно, — отвернулась. — В живот бил, говоря, что я все равно не женщина, если родить не могу. И я упала на столик, у нас был такой, стеклянный, а тот треснул, разбился… Порезал мне шею, там самый крупный осколок застрял. Крови было море. Я даже сознание теряла… Вадим испугался, отвез меня в больницу. Солгал, понятное дело. Но там врач хороший был, понял. Тихо спросил, кого вызвать? А я маму попросила. Они с Андреем быстро приехали и… Знаешь, я же ни разу им не жаловалась. Но Андрей сразу все понял. Вадима выставил, заявление в полицию написал, в суд подал и на развод от моего имени. Он мне здорово тут помог, честно. Еще и отчитал, что я не говорила никогда, их обманывала, делая вид, что счастлива… Вадим не сопротивлялся потому, что не хотел шумихи и суда, его из университета могли уволить. Ну и дал мне развод быстро. А я… как только  более-менее пришла в себе, переехала в Киев. Тут и доучилась. Ну и дальше…

Умолкла. Тишина повисла в комнате.

Только оба дышат громко, напряженно, тяжело, словно кислорода нет в помещении, выгорел.

Выдавила это из себя, выплеснула, как помои. Сжалась вся в объятиях Саши. Дрожь бьет обоих. Только Катерину от боли прошлой, от гадливости этих воспоминаний. А Сашу яростная, злая, бешеная — она на вкус пекучий, горький накал его гнева и жажду расправы ощутила вдруг.

Но он ее нежно держит. Крепко, да. Однако так сильно, что стоять не нужно, на нем повиснуть можно. Такая опора, которой все эти годы настолько не хватало Кате.

Ладонью накрыл ее затылок, прижал к своему плечу. Поглаживает, как успокаивает.

А сам все тяжелее дышит. И трясет его сильнее, она же ощущает!

Выдохнул вдруг.

Аккуратно и очень бережно отстранился, мазнув как-то губами ей по лбу. Усадил Катю на диван обратно. И вдруг отошел, сжал кулаки так, что суставы захрустели. И стали видны вздувшиеся от ярости вены на висках. Губы у Ольшевского побелели от того, с каким бешенством зубы стиснул.

— Б****! Су*** ***! Урою, — тихо процедил сквозь зубы, вдруг впечатав кулак в стену с размаху.

Так, что Катя вздрогнула, окатило ее волной какой-то первобытной его злости, ее… не страха даже, трепета перед такой мощью и неистовостью из-за нее… За нее… Никто так не заступался и не бушевал никогда из-за Кати. Только Саша.

Звонкая пустота в голове. А в груди что-то невероятное, невыразимое!

Ольшевский тем временем уперся двумя кулаками в стену, перенес свой вес, медленно раскачиваясь, словно пытался этот гнев под контроль взять, как-то утихомирить, подчинить.

— Не бойся, котена, — хрипло попросил, обернувшись к ней через плечо. Уловил то, что с ней творится? — Меня не бойся, пожалуйста. Знаешь же, никогда тебя не обижу,  — почти тревожно, искренне, будто считал, что она на свой счет может эту ярость списать.

И ей было страшно. Да. Не головой, телом, еще не забывшим, как оказалось, каково это — стонать и сгибаться под жестокими ударами подобных сильных рук. Мышцы застыли, свело от какой-то необъяснимой боязни.

— Малышка! — с болью выдохнул он, словно ощущая это все и виня себя в ее страхах. Но и понимая, что не справляется пока, не мог погасить гнев. Не подходил, так и стоял у стены.

Катя же…

Она смотрела на Сашу. И знала умом, сердцем — этот мужчина ее не обидит. Никогда. Даже ценой своего интереса или боли.

Доверяла ему? Да!

Потому медленно поднялась с дивана, заставляя двигаться задеревеневшее тело, и сама подошла к нему. Может, и немного неуверенно, но опустила руки на плечи Саше, прижалась лицом к его спине, губами касаясь вздувшихся мышц и вен на шее.

— Я знаю, что ты меня не обидишь, Саша. Знаю! Я тебе доверяю так, как никому больше в мире, честно! — искренне, пусть и тихо, но от всего сердца призналась.

И продолжала обнимать Ольшевского, несмотря на все те темные эмоции, которые, ощущала, бурлили у него под тонкой и хрупкой коркой самоконтроля.

Александр снова резко выдохнул, явно пытаясь сбросить напряжение, обнулить все. Развернулся, обхватил ее руками, не позволив коснуться чуть сбитых костяшек из-за той его вспышки ярости на ее бывшего.

— Котена, я за тебя любого на куски порву! Просто знай это. И защищу от всего, слово даю! — прижался к ее виску с дикой силой, даже немного саднить начало.

А голос такой, что Катя вновь задрожала! Только теперь от неосознанной еще, необдуманной и проанализированной, но сбивающей с ног глубины клятвы и эмоций, звучащих в мужском голосе.

Объема чувств, откликнувшихся на эту клятву в ней самой, в какой-то темной глубине, которую никогда ранее в себе не ощущала. Разве что самой худшей ночью, когда кажется, что никакой надежды нет, а все ради чего-то борешься.

Ради вот этой минуты и нынешнего мгновения в его руках, как сейчас Кате показалось…

Ярость взрывала мозг, расплескиваясь в глазах багровыми и синими пятнами.

В голове что-то стучало, словно металлическое тиканье метронома, мля!

Он не помнил в себе такого бешенства ни разу в жизни. И мышцы натуральным образом ломило и рвало от дикого, неистового желания воздать этому мудаку за всю боль Катюши…