Битва в пути

Все в той же растерянности она наскоро убрала «фонарик», перенесла мольберт в другую комнату и пошла домой. Но и дома она продолжала думать: «Что все-таки произошло? Неловко было не только ему. Я сама не знала, куда деваться! Точно эта женщина своими большими руками коснулась чего-то очень глубоко спрятанного в нас. Но, значит, было это спрятанное? Если не в нем, то во мне?»

Она вспомнила непонятное острое чувство, охватившее ее в ложе, и покраснела сама перед собой.

«Нет! Нет! Нет! То прошло, изгнано, позабыто! У меня есть мой Володя! Если бы Бахирев был дряхлым стариком, уродом, женщиной, но воевал на заводе так же, как сейчас воюет, я отнеслась бы к нему с такою же дружбой. Но, может быть, он подумал, что я… ищу другого? Нет! Он не смеет так думать! Может быть, он испугался, что жена так подумает? Я должна понять… Послезавтра на вечере… он подойдет ко мне».

Где бы Бахирев ни видел Тину — в цехах, в заводоуправлении, на собрании, — он всегда подходил к ней с радостью. «Он подойдет и на вечере. И я шутя скажу ему: «Что это за «тетя Нюра», при одном упоминании о которой вы становитесь неузнаваемы и утрачиваете даже простую вежливость?» Нет, не надо выламываться. Я скажу прямо: «Вы так простились со мной вчера, что мне стало больно». Нет. И так нельзя говорить! Я посмотрю на него и все пойму. Я должна понять, что происходит», — повторяла Тина.

Но она не спрашивала себя, почему ей так необходимо это понять…

На нее за что-то сердился Сагуров, ей постоянно грубил Пуговкин, Демьянов говорил ей иногда странные слова, и с десятками других людей в многотысячном заводском коллективе случались у нее столкновения, неувязки и недоговоренности, но она тут же забывала о них. Почему она не могла заснуть от одного неловкого слова, сказанного Бахиревым? Почему стало невозможно жить и дышать, пока узкие бахиревские глаза не взглянут на нее с прежней лаской и радостью? Об этом она даже не спрашивала себя в своем смятении…

И Бахирева весь вечер и ночь не покидало чувство стыда. Дела и заботы загоняли это чувство в глубину, но стоило ему на минуту отвлечься мыслью от заводских трудностей, как всплывало в памяти Катино внезапное появление, своя отвратительная растерянность и свой блудливо-угодливый тон. Он морщился и старался скорее думать о другом.

Утром ему позвонили. Он взял трубку и не сразу узнал бархатный, ласкающий голос. Ему звонил начальник МВД Корилов. Бахирев из Москвы ехал в одном вагоне с ним и с Вальганом. Они познакомились, выпили, заговорили на «ты». После этого раза два встречались на областных совещаниях.

Корилов, спросил запросто, почти дружественно:

— Что у тебя там творится на заводе? Гробится программа?

— Идет переорганизация.

— А что с противовесами? Летят противовесы?

— Противовесы? Не знаю.

— Ты не знаешь, а я знаю. У тебя там на дворе два трактора с пробоинами. Почему систематически задерживаете подачу деталей на конвейер?

— Я не задерживаю детали, а ввожу комплектную сдачу деталей. Считаю это необходимым.

— А выполнение программы ты не считаешь необходимым?

Бахирев молчал.

— Так вот что, — тем же весело-дружественным тоном продолжал Корилов, — ты скажи… ты там сидишь или стоишь?

— А что?

— Смотри, как бы тебе не сесть!

Бахирев с силой опустил трубку на рычаг. Немедленно раздался звонок, и снова прозвучал бархатный голос Корилова:

— Нас разъединили?

— Нет. Я повесил трубку. — Почему?

— С арестантом не разговаривают.

Бахирев снова повесил трубку. Он слышал, как сердце тяжело ворочается в груди.

«Надо взять себя в руки… Не испугался же я? Надо делать свое дело… Что там он говорил о противовесах?»

Он вышел из кабинета. На заводском дворе действительно стояли два трактора с зияющими пробоинами. Такая пробоина уже поразила его однажды, напомнив военные годы и танки, пробитые вражескими снарядами. Вальган сказал тогда, что рекламация снята, потому что причина в грубом нарушении эксплуатации. На местах противовесы снимались, использовались как гири на складе… Один такой случай возможен. Но еще два? Он просмотрел документы. Тракторы были последнего выпуска. Несколько недель назад их отгрузили с завода. Он ощупал зазубренные края. Чугун был прорван, словно картон. Какая сила рвала металл? Загадочные противовесы лежали здесь же.

Бахирев ломал голову над новой задачей, когда радостный Уханов сообщил ему, что получена телеграмма от Вальгана — он приезжает завтра. Бахирев выпустил из рук противовесы. Значит, все.

«Калиф на час» отжил свой час».

Ему захотелось еще раз окинуть взглядом все то, что он успел сделать. Мало. Гораздо меньше, чем он надеялся сделать. Его потянуло еще раз окунуться в разгром чугунолитейного, в сумбур моторного, пройти к инструментальщика м.