Битва в пути

Вспомнилась ему та лихорадочная поспешность, с которой Вальган в погоне за Сталинской премией переключал конструкторов с работы над самостоятельной, но еще далекой от реализации конструкцией на доработку конструкции, задуманной на ведущем заводе. Вспоминалось сопротивление Шатрова, тосковавшего по своему кровному детищу. Было в этой спешке Вальгана что-то нездоровое, но так надежно прикрытое лозунгами о творческом сотрудничестве двух заводов, что Чубасов неясно и не сразу почувствовал нездоровый дух. «Беда в том, что я не инженер! — думал он. — Но если б я был инженером, все равно не решил бы всех технических вопросов. На заводе тысячи специальностей и сотни тысяч специфических сложностей. К технической проблеме я должен найти партийный подход. Если проблема серьезная и спорная, если ее не могут решить внутри завода, надо вынести на широкое обсуждение специалистов. Пусть обсудят министерство и ведущее конструкторское бюро». Вальган и Бликин воспротивились такому решению.

— Подожди до решения бюро обкома, — сказал по телефону Бликин.

Но Бликин уже не был авторитетом для Чубасова. И с решительностью, удивившей секретаря обкома, Чубасов заявил:

— Ждать нельзя! Затягивать техническую консультацию тоже нельзя. И, в конце концов, дело авторов новой конструкции — ставить или не ставить в Москве вопрос о ее внедрении!

За несколько дней до бюро обкома Бахирев, войдя в заводоуправление, столкнулся с Малютиным. Движения «летучей мыши» были, как всегда, неверны, но размашистее, чем обычно. Бахиреву показалось, что «князь» не случайно, а с наглым умыслом толкнул его плечом. Оглянувшись, Бахирев увидел, что с истасканного, сморщенного личика сочится торжество, и полунасмешливо подумал: «Ну, не к добру!»

В тот день он узнал, что летающими противовесами заинтересовались следственные органы. Следователь МВД опрашивал многих и Малютина опросил одним из первых. Вечером этого же дня на завод приехал Корилов, долго сидел в кабинете Вальгана. Встретившись в коридоре с Бахиревым, Корилов дружески задержал его: поговорил о погоде, об охоте, а потом, словно мельком, со своей быстрой усмешкой спросил:

— Так говоришь, надо производство останавливать?

— Летят же противовесы… — пробурчал Бахирев. Корилов неторопливо оглядел его с ног до головы, словно оценивая, и с той же усмешкой проговорил:

— Так, так… Здорово летают твои противовесы!

Следователь опросил многих, но Бахирева не опрашивал. Откладывали его опрос, как особо важный, напоследок? Или он был обвинен заранее и потому не мог свидетельствовать? Бахирев был бы встревожен, если б не ощущение правоты, если б не счастливо найденная новая конструкция, если б не то тихое и блаженное состояние, которое давала ему любовь.

Все плохое казалось ему случайным и преходящим. Мир был прекрасен, добро, счастье торжествовали, и он спокойно ждал решения бюро обкома, спокойно ждал будущего.

Тина, наглухо замкнув в себе все тревоги, жила в таком же покойном и счастливом состоянии самой себе на диво. Усилием воли она отодвигала мысли о неизбежном объяснении с Володей, как до поры до времени больной отодвигает мысли о тяжелой, неизбежной, но еще далекой операции.

Вечером она лежала в постели с книгой; радио звучало в комнате, но она не читала и не слушала. Она перебирала подробности последней встречи с Бахиревым и думала о будущем сыне. Это маленькое будущее существо уже стало ее защитой, опорой и оправданием. Ради него стоило идти на все. Лишь бы он появился на свет. Завтра ей предстоял внеочередной выходной день в компенсацию за ночное дежурство, и она собиралась походить по магазинам, посмотреть детские вещи. Пока только посмотреть на все эти чепчики, распашоночки, башмачки…

Внезапно в комнате прозвучало имя: «Берия». Тина вздрогнула. С тех пор как она десятки раз называла это имя в безответных письмах, оно вошло в ее жизнь неразрешимой, чудовищной загадкой. Она не знала, затерялись ли ее письма или он не внял им. Тяжесть неразрешенного и неприемлемого ушла в глубину, но была неразлучна с Тиной, как вторая тень. К этой тяжести можно было привыкнуть, как привыкают горбатые к горбу, но о ней нельзя было забыть. Имя Берия напоминало о прошлом. Она хотела выключить радио. Но прозвучали слова: «Преступные, антипартийные, антигосударственные действия Берия». Тина села на кровати. Сорочка сползла с плеч, и ночной ветер холодил шею и грудь, но она не закрывалась, не шевелилась. Сообщение кончилось, а она все сидела, словно ослепленная внезапным и резким светом. Закрытая машина. У входа ее — крупная львиная голова на широких плечах…

«Отец! Значит, он убил тебя! Мы прогнали фашистов и думали, что нет больше в стране ни врагов, ни битв… А враг был у самого сердца…»

Она вспомнила слова отца: «Как бы хитер и опасен Ни был внутренний враг, он единичен. И он будет уничтожен. Это дело времени». Отец был прав во всем и всегда. Добрый и твердый взгляд родных слезящихся глаз. Влажный вечер. Седая прядь возле портрета матери и еще молодой голос: «Мы из рода Карамыша. Полюбив, верны до гроба…»