Битва в пути

У него не было времени не только на лекции, но и на то, чтобы поесть и поспать спокойно. Он вытащил из портфеля кипу материалов и сказал жене:

— Возьми себя в руки, Катя. Я поступаю так, как нахожу нужным. А сейчас я сяду работать до утра. Прошу тебя, если уж ни словом не можешь помочь, хотя бы не мешай.

Утром он вызвал к себе начальника ОТК Демьянова, Маленький, белобрысый, некрасивый Демьянов вошел враскачку, словно шагал в шторм по палубе. В длинных руках он, как всегда, вертел что-то. Бахирев знал, что раньше он работал токарем на заводе, потом Вальган взял его в шоферы и дал возможность окончить без отрыва от работы институт. Не так давно прежнего начальника ОТК убрали за строптивость, а вместо него назначили Демьянова.

Еще и сейчас в напряженной шее Демьянова, в осторожных и ловких движениях его пальцев, в каких-то неуловимых жестах, поворотах угадывался старый рабочий.

— Товарищ Демьянов, — проговорил Бахирев, — я должен сказать вам, что на мой взгляд вы не выполняете своих функций.

Демьянов сидел не двигаясь, только маленькие смышленые глазки посмотрели вопросительно.

— Я говорю о гильзе, пробке, вкладышах.

— Я предупреждал… Семен Петрович обещал принять меры.

— К июлю?

— Да…

— А до июля вы считаете возможным выпускать брак? Завод должен уважать себя.

— Что, по-вашему, я должен делать?

— Каждый должен честно делать свое дело. Я буду делать все, что смогу. Но в ваших руках есть то орудие, которого лишен я.

— Вы, что ж, советуете… «запереть» программу? — с любопытством спросил Демьянов.

— Иначе мы «запрем» сев на тысячах километров. Демьянов выслушал, не возражая и не соглашаясь. «Ничего не сделает вальгановский шофер, — думал Бахирев. — Знал, знал Вальган, кого поставить начальником ОТК! Разговор — так, для очистки совести».

Днем Бахирева вызвали на совещание в горком. После совещания, когда он, вернувшись, вошел в кабинет, на пульте горел красный сигнальный свет.

Бахирев позвонил в диспетчерскую.

— Что на конвейере?

— ОТК не клеймит гильз, вкладышей, пробок…

«Осмелился-таки!» От неожиданности Бахирев тихо засмеялся в трубку, и диспетчерша закричала:

— Что? Что? Что вы сказали?

Усилием воли он заставил себя сидеть и заниматься очередным делом. Он ждал, что Вальган его вызовет, но вызова не было…

Тянулись минуты, красный глазок звал, но Бахирев упорно не вставал с места…

Вдруг сигнальный огонь погас. Конвейер вновь пошел обычным ходом. Бахирев позвонил диспетчеру.

— Директор приказал взять клейменые детали из фонда запасных частей.

Бахирев знал, что запасных вкладышей хватит ненадолго. Что ж будет дальше?

Он продолжал работать. Шли часы. Никто не входил в кабинет, никто не звонил ему, как будто он уже стал парией, отторгнутым от жизни завода. Общее молчание было отзвуком директорского гнева. Не звонил и Демьянов. Ненадолго хватило вальгановского шофера! Итак, еще одно поражение.

И вдруг снова вспыхнул красный сигнал. Бахирев рывком снял трубку.

— Что опять на конвейере?

— ОТК сошел с ума! — По отчаянному голосу диспетчера Бахирев понял, какой переполох сейчас на заводе. — Конвейер встал по вкладышам!

Тогда он пошел в сборочный.

Конвейер стоял. Остановка его была противоестественна, как остановка реки. Безжизненно повисшие тросы, люди, отхлынувшие от конвейера, безалаберность цеха — все то, что было признаком бедствия и требовало немедленного вмешательства главного инженера, сегодня было вызвано им самим.

Конвейер стоял. Одинокий среди общего волнения, обходимый всеми, как чужой, как чумной, как помеха, как причина бедствия, Бахирев шагал вдоль замершего конвейера. С новым приливом горечи он обдумывал все, что таилось за этой остановкой, за «гильзой — пробкой— вкладышем»… «Дело не в них, — думал он. — В странах капитала существует конкуренция. Тот, кто выпускает плохие и дорогие вещи, разоряется и гибнет. У нас никому не грозит гибель и разорение. Что же, значит, можно делать плохие вещи? Почему же мы терпимы к людям, которые пользуются благом и преимуществом так, что благо превращается во зло и преимущество — в изъян?..»

Им овладело чувство, похожее на то, которое в детстве заставляло его кидаться на помощь товарищу, уязвимому не от слабости, но от чрезмерного доверия и чистоты. Высокочеловечная социалистическая система предполагает в людях высокую человечность. Но когда обман за доверие, бесчестие за честность, зло за добро, тогда…

Тогда груды бракованных вкладышей лежат у контрольного пункта. Нечестность людей, превращенная в нечестность вещей. Яростное желание защитить охватило Бахирева. Нет, не во имя конкуренции, не во имя страха, а во имя страны, во имя социализма надо было во что бы то ни стало давать хорошие машины, превосходные машины, лучшие в мире машины.

Конвейер стоял. Но в ту минуту для Бахирева он перестал быть конвейером. Весь он, со всеми его узлами и линиями, стал орудием, которым главный инженер умело или неумело, верно или неверно, но яростно сражался за то, что было свято для него.

С конвейера Бахирев пошел к Вальгану.