Битва за Донбасс

До 70 „юнкерсов“ колонной на большой скорости со снижением летели в наш район. Впереди и с боков этой стаи висят „мессершмитты“.

Оглянулся на свою группу. Нас десять. Идем в заданном боевом порядке. Рядом со мной — пара Цветкова, чуть подальше — пара Клубова. На нашу шестерку возложена главная задача — громить бомбардировщики. Выше нас — четверка прикрытия капитана Федорова. Силы явно неравные. Фашисты нас пока не видят. Значит, надо действовать быстро, внезапно.

Решение принято: удар с ходу всей группой — мне шестеркой по головной группе „юнкерсов“, Федорову — в хвост строя. Лаконичный приказ по радио, и наши истребители ринулись на врага.

Короткие очереди вспороли небо. Два „юнкерса“ вспыхнули, как факелы. Задымил третий. Это ошеломило фашистов. Они заметались в панике, начали беспорядочно бросать бомбы. Следом за первыми двумя „юнкерсами“ грохнулся третий. Вскоре жарко запылали еще четыре „мессершмитта“.

„Молодцы! — передала радиостанция наведения „Тигр“. — Кавалерия благодарит“.

Тяжелый бой окончен. Домой! Но нет… В воздухе получаем приказ садиться на новом, только что отвоеванном аэродроме. Он находился на высоком берегу у самого моря. И деревня называется Обрыв.

Деревенские жители встретили нас, как самых близких и родных. Хозяйка квартиры, у которой я поселился, не помнила себя от радости. Еще бы! Два года тут хозяйничали фашисты. Еще неделю назад они твердили, что русским здесь не бывать. А вот сегодня в хате сидит русский летчик. Она и смеется, и плачет, и угощает чем может. Рассказывает, что два дня назад перед отступлением фашисты под дулами автоматов угнали в плен почти всю молодежь.

На другой день с утра из-за обрыва незаметно наполз туман. В землянке на нарах, устланных соломой, отдыхали летчики: курили, перебрасывались шутками. За дощатой стеной в другой половине разместился КП. Начальник штаба полка майор Датский поставил командирам эскадрилий боевую задачу и на карте показал линию фронта.

За ночь наши наземные войска подошли к очередному оборонительному рубежу по реке Кальмиус и находились в 20–30 километрах от Мариуполя. Обстановка была неясной. Сообщали, что северо-западнее города замечено большое скопление железнодорожных эшелонов. Мне нужно было уточнить это.

Было около семи часов утра, когда я со своим напарником Николаем Чистовым поднялся в воздух. В небе — ни облачка. День обещает быть жарким. С трехкилометровой высоты земля, подернутая дымкой, кажется сизой. Извилистая лента серой дороги петляет по желтым прямоугольникам полей. Где-то западнее Кальмиуса горят деревни. Подумалось: „Значит, фашистов с этого рубежа уже выбили! Выходит, данные о линии фронта устарели. Надо уточнить“.

Слева в стороне показался Мариуполь. На его южной окраине к небу тянулся огромный хвост пожарищ. От города на север, к Волновахе, поблескивало полотно железной дороги. Местами оно пропадало в зеленых посадках леса.

Это как раз тот район, где я должен был внимательно „разобраться“ в наземных делах. Все остальное сейчас меня не интересовало. Мне нельзя было отвлекаться. Надо сосредоточиться на задании: ни о чем другом не думать. Но сегодня что-то постороннее будоражит память. Почему именно сегодня? Может, оттого, что этот район мне хорошо знаком? А может, еще и потому, что два года назад в яркий августовский полдень на одном из железнодорожных перегонов нас, раненых и беспомощных, безжалостно расстреливал фашистский „мессершмитт“. В глазах до сих пор стоят развороченные вагоны с красными крестами, а над головой с ревом несутся фашистские самолеты.

Но сейчас небо спокойно, в воздухе тишина, не верится, что там, внизу, идут бои.

Вдруг в этой обманчивой синеве я увидел две черные точки. Всякий бой требует нервов, но не опасность боя, не смерть, подстерегающая всюду, напрягает нервы, а стремление победить, уничтожить врага. А может, это своего рода спортивный азарт? Тем более что в этом полете мы выступаем в роли „охотников“. Мускулы налились силой, поплотнели, левая рука резко послала вперед рычаг газа. Мотор заработал на полную мощность. По команде наши истребители на большой скорости со снижением устремились на врага. Расстояние быстро сокращалось. Центральная точка прицела на мгновение слилась с желтым носом „мессершмитта“, а его короткие крылья уже не умещались в светящемся кольце.

Разом ударили пушки и пулеметы. Фашистский стервятник вздрогнул. Откуда-то выскочил белый дымок, и тут же длинный язык пламени поглотил весь хвост. Самолет, заваливаясь на правое крыло, скрылся из глаз. Второй „мессершмитт“ резким переворотом в другую сторону стал удирать.

Начало положено, но главное впереди. Наши истребители на небольшой высоте летят вдоль посадки на запад. Сбоку хорошо виден наезженный след проселочной дороги.

„Справа бьют зенитки! — слышится взволнованный голос Чистова. — Вижу танки!“

„Так вот почему тут появились „мессершмитты“, — подумал я. — Прикрывать прилетели“.

Мы отвернули влево и еще ближе прижались к земле…»