Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж

Двадцатого августа Рерихи покинули Пекин, блестяще закончив переговоры, которые длились всего несколько часов.

Глава 21. «Великое Братство Азии»

1

Еще в те дни, когда Яков Блюмкин с экспедицией Н. К. Рериха куролесил по горам и пустыням Западного Китая, начальник Иностранного отдела ОГГТУ Михаил Трилиссер позаботился о дальнейшем местоположении суперагента. Через представителя Коминтерна в Монголии Амагаева он выяснял возможность устройства Блюмкина советником Государственной Внутренней Охраны Монголии (ГВО) — местного подобия ОГПУ.

Для резидента место это было чрезвычайно удобным. Оно позволяло отслеживать весь поток сведений, поступавших из сопредельных стран, и держать под контролем Центральную Азию. В переписке с Амагаевым Трилиссер не называл имени Блюмкина, но намекал, что речь идет о «крупном работнике, которому заранее нужно обеспечить положение и авторитет»[150].

И вот, когда в сентябре 1926 года Блюмкин оказался в Урге, у него появилась масса забот с дальнейшей судьбой рериховской экспедиции и агентурной работой. Впрочем, к этому прибавились и личные неприятности. Неуживчивый, заносчивый и истеричный, он сразу же вступил в конфликт с начштаба Монгольской армии, советским инструктором В. А. Кангелари. Тому особенно не понравилось, что вновь прибывший работник на одном из первых заседаний партактива ячейки ВКП(б) поднял вопрос об организации в Монголии Народного университета имени Я. Г. Блюмкина. В кулуарах Кангелари называл резидента ОГПУ склочником и трепачом. Он не раз жаловался на его поведение в Москву— начальнику Разведупра Берзину и в Центральную Контрольную Комиссию. Но судьба берегла Блюмкина. Вскоре не он, а Кангелари был отозван в Союз, а на его место из Москвы прислали товарища Шеко. Советник ГВО Блюмкин был в глазах Трилиссера настоящим профессионалом, знавшим английский, монгольский и другие языки. Кроме того, он имел опыт нелегального пребывания в сопредельных районах Китая, Британской Индии и Афганистана и был если не стержнем всей тибетской интриги с Таши-ламой, то по крайней мере ее генератором и разработчиком — а в этой истории, как думал начальник ИНО Трилиссер, черт голову сломит. Резидент знал все тонкости проводившейся операции, и пусть он даже трижды склочник, считали на Лубянке, не может быть и речи о его переводе и отзыве в Центр. К тому же у Блюмкина сложились неплохие отношения с начальником Государственной Внутренней Охраны Монголии Хаяном Хирвой.

2

Жизнь доктора Рябинина сделала крутой поворот. Впрочем, он привык к таким поворотам. В его жизни их было достаточно. Когда в середине 1926 года он узнал о приезде Рериха в СССР, старые воспоминания унесли его в 1898 год, тогда они впервые встретились в его медицинском кабинете. Их соединил интерес к необычным проявлениям человеческого духа, к таинственным способностям медиумов и к нездоровью Елены Ивановны, жены художника. Рерих обратился к доктору, молодому, но уже известному тогда в столице специалисту, занимавшемуся исследованиями и терапией эпилепсии. Насчет этой болезни были разные мнения. Отдельные авторитеты видели в ней не столько болезнь, сколько дар. Вот так случайно врач и художник стали встречаться в медицинском кабинете. Потом были мистические бдения, вертящиеся столы, странствующие маги, мартинистская ложа и звание розенкрейцера, говорившее о принадлежности обоих к братству тамплиеров.

Столь же приятной, как давняя встреча, стала для Рябинина телеграмма, пришедшая в его ленинградскую квартиру из далекой Урги, от Рериха. Художник предлагал ему присоединиться к экспедиции, направлявшейся в Тибет, страну, запретную для европейцев. И хотя у доктора было много других дел, он все же рискнул и, бросив все, решил стать паломником в страну Востока и влиться в караван, формировавшийся в Урге. Согласно предложению Рериха, доктору сначала нужно было отправиться в Москву для встречи с сотрудниками Музея Рериха в Нью-Йорке — русскими американцами Морисом и Зинаидой Лихтман. Они жили в роскошных апартаментах гостиницы «Метрополь», которую революционная власть переименовала в 1-й Дом Советов. Наблюдая несколько дней жизнь американской пары, Рябинин не переставал удивляться, как вольно те чувствовали себя в Москве, где каждый шорох согласовывался со Старой площадью и Лубянкой. Однажды, накануне отъезда в Ургу, доктор не выдержал и сообщил Лихтманам о своих наблюдениях за ними и тех вопросах, возникавших как бы против его воли. Взять хотя бы их триумфальные посещения различных комиссариатов и Горного отдела.