Битва за Иерусалим

В послеполуденные часы колонна автобусов с парашютными полками вышла в путь на Иерусалим. По дороге навстречу, вспарывая гусеницами асфальт, двигались сотни машин, танки и бронетранспортеры бригады Ури Бен-Ари, направлявшиеся в походном порядке к Радару и Неби-Самуэлю. Могучий поток транспорта, закладывающий уши грохот, вся окружающая обстановка заставили парашютистов моментально забыть обидные предположения о караульной службе. Возле Шаар-Хагай все было в движении, стремилось вперед, как шквал, готовый смести все на своем пути. «Тут мы увидели, что дело обстоит куда серьезней, чем мы предполагали», — рассказывает командир полка Узи.

Вот, что писал Моти в своем отчете о Иерусалимской битве:

«Начиная с района Кирьят-Анавим, части, двигавшиеся на Иерусалим, находились в поле зрения иорданцев, а штабы — даже под артиллерийским обстрелом. Полковые штабы, продвигавшиеся вместе с бронетанковой бригадой, находились под огнем на протяжении многих километров пути, причем в одном месте — под огнем прямой наводкой. Сами же подразделения передвигались по лежащим вне сектора обстрела рокадным дорогам. Во время перехода через гряду Ра- мат-Разиэль было видно, как вражеские снаряды рвутся в Кастеле и вокруг него. Несмотря на почти трехкилометровое расстояние, это вызвало ощущение напряженности. Глаз пытался исподтишка уловить приближение летящего снаряда, ухо впитывало грохот разрывов, прокатывавшихся среди высоких холмов и налетавших со всех сторон…

Представление об артиллерийском обстреле уже основательно изменилось, хотя частям до линии огня оставалось еще порядочно».

Кто-то воскликнул: «Вот и война, братцы!» Этот возглас, множась и разрастаясь, зычно пронесся по рядам. Колонна продолжала катиться вперед, петляя по извивам дороги на Иерусалим, и вот уже зазвучала и полилась та самая песня, которой тогда увлекались все от мала до велика, и которой еще предстояло так счастливо вписаться в будущие события.

Пели о Иерусалиме. О его прозрачном, как вино, горном воздухе. О запахе его сосен, разносимом вечерним ветром вместе со звоном колокольчиков. Пели о глубоком сне, окутавшем камни и деревья Иерусалима. Об одиноком городе, замкнувшем в своем сердце Стену. Пели об иссякших колодцах, обезлюдевшей Рыночной площади — и так, в который раз, дошли до строфы: «Никто не навестит Храмовую гору, что в Старом городе». (Кто мог знать в тот час, что по про-шествии каких-нибудь полутора суток эта песня зазвенит на самой Храмовой горе и Рыночная площадь переполнится еврейскими солдатами, а дорога на Иерихон, спускающаяся к Мертвому морю, примет колонны победителей).

Пели о Иерусалиме золота, меди и солнца — и в души запало что-то от той торжественности, что в полную силу овладеет сердцами только во время штурма Храмовой горы. Во всяком случае, уже теперь всем в бригаде стало ясно, что, если будет бой за Иерусалим, — а силы, подтягивавшиеся к городу, указывали, что будет бой, и немалый, — то речь пойдет о совсем особой битве. «Потому что Иерусалим это не просто еще один город на карте», — заметил кто-то. «Потому что Иерусалим — это Иерусалим», — подхватил другой. «Потому что мы уже чувствовали, что это будет самое великое и замечательное из всех свершений этой войны», — подытожил третий.

Для Моти, уроженца Иерусалима, этот поход ради битвы за город был осуществлением давней мечты. Всю Войну за Независимость он провел в Синае и жалел, что упустил возможность участвовать в боях за Старый город. Не раз мысленно рисовал себе картину освобождения Старого города и втайне надеялся, что поведет солдат на штурм Храмовой горы. «Как-то мне верилось, — говорит он, — что рано или поздно, но попаду в Иерусалим». Однажды он даже сказал полушутя, полусерьезно раввину Горену, что если он хочет быть среди первых, кто вступит в осво-божденную столицу, то он, Моти, рекомендует ему держаться подле него. (Спустя два дня раввин Горен вошел в освобожденный Старый Иерусалим и, когда оба встретились у подножия Западной стены, он напомнил Моти его слова).

Теперь, когда полки поднимались к Иерусалиму, Моти охватило радостное возбуждение. «Мы должны ^были, — говорит он, — проникнуть на гору Скопус, а Также обеспечить себе удобный рубеж для начала атаки на Старый город.

Старый город! Тут, мне кажется, не надо слов. Зажегся зеленый свет. Пусть не в самолете, но он зажегся в наших душах. Мы были готовы выполнить эту задачу с тем же энтузиазмом, с каким были готовы прыгать с парашютом».

*

В послеобеденные часы на улицах Иерусалима было уже почти невозможно встретить прохожего. Автобусы с парашютистами проникали в город через опустевшие, притихшие въезды, залитые водой из взорванных труб. Льющаяся вода была единственной приметой жизни. Вдалеке проносились санитарные машины, увозившие в больницы пострадавших от артобстрела.