Битва за космос

И теперь, когда рану растравили, нашлись и такие, кому было очень приятно следить за подобным толкованием полета Скотта: Карпентер не просто напрасно потратил топливо, развлекаясь с рычагами управления и проводя свои эксперименты. Нет, он еще… занервничал, когда наконец понял, что топлива почти не осталось. В результате он забыл отключить ручную систему, когда перешел на автоматическое управление, и таким образом действительно полностью истратил топливо. А потом он… запаниковал! Вот почему Карпентер не смог установить правильный угол капсулы и включить тормозные двигатели простым нажатием кнопки… Вот почему он вошел в атмосферу под таким маленьким углом. Да Скотт едва не проскочил атмосферу, вместо того чтобы пройти сквозь нее… и едва не прыгнул в вечность – потому что запаниковал! Вот как обстояло дело! Это было самое страшное обвинение, которое только можно бросить пилоту, восходящему по гигантскому зиккурату авиации. Оно гласило: «Человек утратил все, что у него было, самым страшным образом – он просто струсил». Этот грех нельзя было искупить. Проклят навеки! Худшего обвинения и быть не могло. «Вы слышали запись его голоса как раз перед потерей радиосвязи? Вы слышали в нем панику?!» На самом деле никто не мог услышать ничего подобного. Голос Карпентера звучал точно так же, как и голос Гленна, и был гораздо менее возбужденным, чем у Гриссома. Но если уж кто хотел услышать панику, особенно в словах, которые человек выдавливал из себя под действием огромных перегрузок, и если он был в этом заинтересован… то, конечно, слышал панику. «А еще у Карпентера не было

нужной вещи

с самого начала. Это же просто очевидно! Он отказался от нее давно. Он выбрал многомоторные самолеты. (Теперь мы знаем почему!) Он налетал на реактивных истребителях только двести часов. И в число астронавтов попал лишь по счастливой случайности». И так далее, и тому подобное. Конечно, пришлось проигнорировать некоторые объективные данные. Пульс Карпентера при вхождении в атмосферу, как и во время взлета и орбитального полета, был ниже, чем у других астронавтов, включая Гленна. Он никогда не поднимался выше ста пяти ударов, даже в самый критический момент вхождения в атмосферу. Можно было поспорить, является ли пульс достоверным отражением хладнокровия пилота. Например, у Скотта Кроссфилда был хронически повышенный пульс, но он считался пилотом уровня Чака Йегера. Просто невообразимо, чтобы у человека в состоянии паники – в случае «жизнь или смерть», во время кризиса, который длился не считанные секунды, а целых двадцать минут, – чтобы у такого человека пульс был ниже ста пяти ударов. Да у простого пилота пульс мог подскочить выше ста пяти только потому, что какой-то наглый ублюдок втиснулся перед ним без очереди в гарнизонной лавке. Можно было поспорить, правильно ли Карпентер провел вхождение в атмосферу, но обвинять его в панике – с учетом телеметрических данных, касающихся его пульса и ритма дыхания, – не имело смысла. Следовательно, объективными данными стоило пренебречь. Очернение Карпентера, раз уж оно началось, должно было продолжаться любой ценой.