Битва за Рим (Венец из трав)

— Кроме меня у них остался лишь Цепион, — говорил Друз Силону, когда они сидели в его комнате в ожидании ужина, — а он даже сейчас не желает видеть детей, считающихся по закону его родными. Эти двое — настоящие сироты… К счастью, мать свою они не помнят вовсе, а отца, и то очень смутно, помнит одна Порция. В грозном, бурном море нашей жизни детей швыряет, как утлое суденышко, и единственный их надежный якорь — моя мать. Наследства Катон Салониан им, разумеется, никакого не оставил, не считая кое-какой собственности в Тускуле да дома в Лукании. Я должен позаботиться о том, чтобы мальчик, когда придет его время, был достаточно обеспечен для избрания в Сенат, а девочка получила достойное приданое. Судя по всему, Луций Домиций Агенобарб, женатый на тетке девочки, сестре Катона Салониана, всерьез подумывает о том, чтобы женить на моей Порции своего сына Луция. Мое завещание уже составлено. И завещание Цепиона — я об этом позаботился тоже. Нравится это Цепиону или нет, но оставить детей без наследства ему не удастся. Равно как обездолить их каким-нибудь иным образом. Разве что он откажется видеться с ними, подлец!

— Бедные малыши… — сочувственно проронил Силон, который сам был отцом. — У маленького Катона даже памяти о матери и отце не сохранилось.

— Потешный мальчонка, — криво усмехнулся Друз. — Тощий как палка, с невероятно длинной шеей и таким клювом вместо носа, какого мне ни разу не доводилось встречать ни у одного парня его возраста. Он напоминает мне ощипанного орленка. И я никак не могу проникнуться к нему симпатией, как ни стараюсь. Ему еще нет и двух лет, однако он топает по всему дому, шея сгибается под тяжестью головы, нос смотрит в пол, и воет. Не плачет, а орет. Он не может говорить нормально, а постоянно кричит. К тому же безжалостно проказничает. Я, конечно, его жалею, но когда он приближается — бегу без оглядки…

— А как насчет этой наушницы, Сервилии?

— О, она очень спокойна, сдержанна, послушна. Но не вздумай довериться ей, Квинт Поппедий, что бы ты ни делал. Еще одна представительница этой породы, которая мне не по нраву, — немного печально отозвался Друз.

Силон пристально взглянул на него своими желтоватыми глазами:

— А есть кто-нибудь, кто тебе нравится?

— Мой сын, Друз Нерон. Милый мальчуган. Собственно, он не такой уж и маленький. Ему восемь лет. К сожалению, его умственные способности не так хороши, как характер. Я пытался убедить жену в том, что усыновлять чужого ребенка опрометчиво, но она всей душой желала этого. Цепион-младший мне тоже очень нравится, однако я не верю, что он родной сын Цепиона. Парнишка — вылитый Катон Салониан и в детской компании ведет себя так же. Лилла хорошая девочка. Как и Порция. Хотя девочки всегда оставались для меня загадкой.

— Взбодрись, Марк Ливий! — улыбнулся Силон. — Придет день, когда все они станут взрослыми, и тогда можно будет заслуженно любить или не любить их. Почему бы мне не повидаться с ними? Признаюсь, мне страшно интересно взглянуть на ощипанного орленка и маленькую лазутчицу. Как поучительно: самым любопытным для человека является все несовершенное.

Остаток дня они провели в общественных местах, так что лишь на следующий день Друзу удалось сесть и обсудить с Силоном ситуацию в Италии.

— Я намерен в начале ноября баллотироваться в народные трибуны, Квинт Поппедий, — сообщил Друз.

Силон, изменив своей обычной невозмутимости, заморгал глазами:

— И это после того, как ты побыл эдилом? Тебе ведь прямая дорога теперь в преторы!

— Я мог бы выдвинуть свою кандидатуру и на должность претора, — спокойно подтвердил тот.

— Так что же? К чему тебе становиться народным трибуном? Уж не думаешь же ты всерьез о том, чтобы дать Италии гражданские права?!

— Именно это я и намерен сделать. Я терпеливо ждал — видят боги, как терпеливо! Если когда-либо должен настать час для подобного шага, то это сейчас, пока закон Лициния Муция еще свеж в памяти людей. И назови мне в Сенате другого человека подходящего возраста, который, став народным трибуном, обладал бы такими же достоинством и авторитетом, как я. Я заседал в Сенате десять долгих лет и в течение двадцати лет являюсь главой своего рода. Репутация моя безупречна, и единственное, чего я когда-либо страстно желал, — это всеобщее избирательное право для всего населения Италии. В качестве народного эдила я вел большие дела. Состояние мое огромное, у меня множество клиентов, и я пользуюсь известностью и уважением всего Рима. Таким образом, когда вместо поста претора я выставлю свою кандидатуру в народные трибуны, все поймут, что у меня есть на то веские причины. Я стяжал себе славу как защитник, а теперь прославился еще и как оратор. Тем не менее в Сенате я безмолвствовал десять лет. Мне только предстоит возвысить свой голос. В судах одного упоминания моего имени достаточно, чтобы собрать толпу слушателей. Итак, Квинт Поппедий, когда я выдвину свою кандидатуру в народные трибуны, все в Риме, от знати до простолюдинов, поймут, что пошел я на это, движимый побуждениями столь же вескими, сколь и достойными.