Битва за Рим (Венец из трав)

Обратив свой беспокойный взор на мальчика, в то время как Марий продолжал болтать (ясно было, что сам-то он верит в то, что вмешательство Луция Декумия не понадобилось), Сулла сосредоточился, намереваясь нагнать страх на юного Цезаря. Но мальчик, ощутив эти невидимые лучи, смотрел поверх головы Суллы, и в глазах его не было и следа страха. Ни малейшей тревоги! Правда, он теперь не улыбался. Юный Цезарь поглядывал на Суллу с трезвым и проницательным интересом. «Он знает, кто я такой! — подумал Сулла. — Но и про тебя, юный Цезарь, я тоже знаю, кто ты такой! И спасите великие боги Рим от нас обоих!»

Благородный человек, Гай Марий не испытал ничего, кроме радости, услышав о победе Суллы. Даже награждение венком из трав, единственной военной наградой, которая ускользнула от Гая Мария, старый полководец приветствовал без зависти или обиды.

— Что ты теперь скажешь о полководцах обучаемой разновидности? — спросил Сулла вызывающе.

— Я скажу, Луций Корнелий, что был неправ. О, не по поводу обучаемых полководцев! Нет, я был неправ, говоря, что у тебя нет врожденной военной жилки. Она у тебя есть, есть. Послать Гая Коскония морем в Апулию — это было вдохновение, и твоя операция была проведена так, как не смог бы провести ее ни один — даже прекрасно обученный! — человек, если он не прирожденный полководец, не военный до мозга костей.

Этот ответ должен был бы сделать Луция Корнелия Суллу абсолютно счастливым и полностью отомщенным. Но этого не произошло. Потому что Сулла понимал: Марий по-прежнему считает себя лучшим полководцем в мире и убежден, что подчинил бы Южную Италию быстрее, чем любой другой. «Что же я должен сделать, чтобы убедить этого старого упрямого осла, что он имеет дело с равным себе?» — кричал про себя Сулла, внешне не выдавая своих чувств. Он ощущал, как шевелятся его волосы, и смотрел на юного Цезаря, читая в его глазах понимание своего невысказанного вопроса.

— О чем ты думаешь, юный Цезарь? — спросил Сулла.

— Я восхищен, Луций Корнелий.

— Простоватый ответ.

— Зато искренний.

— Пойдем, молодой человек, я провожу тебя домой.

Сначала они шли молча: Сулла — в совершенно белой кандидатской тоге, мальчик — в детской тоге с пурпурной каймой, с амулетом на ремешке, надетым на шею для предохранения от зла. Сначала Сулла думал, что все кивки и улыбки встречных предназначены ему — ведь он сделался столь знаменитым, — пока вдруг не осознал, что многие из этих приветствий на самом деле относятся к мальчику.

— Откуда здесь все знают тебя, юный Цезарь?

— Это лишь отражение чужой славы, Луций Корнелий. Я ведь повсюду хожу с Гаем Марием, ты знаешь. Здесь, вблизи Форума, я — просто мальчик Гая Мария. Но как только мы войдем в Субуру, там люди знают именно меня.

— Твой отец дома?

— Нет, он все еще под Аскулом вместе с Публием Сульпицием и Гаем Бебием, — ответил мальчик.

— Теперь он скоро будет дома. Эта армия уже выступила в обратный путь.

— Да, я думаю, скоро.

— С радостью ждешь встречи с отцом?

— Конечно, — просто ответил юный Цезарь.

— Ты помнишь своего двоюродного брата, моего сына?

Лицо мальчика осветилось; теперь энтузиазм был неподдельным:

— Как я могу забыть его? Он был такой милый! Когда он умер, я написал о нем стихотворение.

— Что ты говоришь! Ты можешь прочитать его мне?

Цезарь покачал головой:

— Мне было нехорошо в те дни, и я не стану читать стихи, если ты не возражаешь. Когда-нибудь я напишу о нем получше и тогда сделаю копию для тебя.

Глупо было бередить старую рану, Сулла находил это неудобным в беседе с одиннадцатилетним мальчиком. Он замолчал, сдерживая слезы.

Аврелия, как всегда, была за своим рабочим столом — занималась делами, но сразу же вышла, как только ее управляющий Евтихий доложил госпоже, кто привел ее сына домой. Когда Аврелия и Сулла расположились в комнате для приема гостей, юный Цезарь остался с ними, внимательно приглядываясь к матери. «Что ему еще втемяшилось?» — подумал Сулла, раздраженный тем, что присутствие мальчика не позволяло ему спросить Аврелию о важных для него вещах. К счастью, она заметила недовольство гостя и скоро отослала сына, который покинул их с неохотой.

— Что это с ним? — спросил Сулла.

— Подозреваю, Гай Марий сказал что-нибудь такое, чтобы вызвать у Гая Юлия ошибочную мысль по поводу моей дружбы с тобой, Луций Корнелий, — спокойно отозвалась Аврелия.

— О боги! Вот старый негодяй! Как он смел!

Прекрасная Аврелия весело рассмеялась:

— Время, когда меня могли беспокоить подобные пустяки, прошло, — ответила она. — Я знаю наверняка: когда мой дядя Публий Рутилий написал Гаю Марию из Малой Азии и сообщил, что его племянница развелась со своим мужем после рождения рыжеволосого сына, Юлия и Гай Марий пришли к заключению, что эта племянница — я, а ребенок рожден от тебя.

Теперь уже рассмеялся Сулла:

— Неужели они так мало тебя знают? Твои укрепления преодолеть труднее, чем стены Нолы.

— Это верно. И ты сам имел случай убедиться.

— Я мужчина, такой же, как всякий другой.

— Не скажи. Тебе бы следовало привязать пучок сена к этому рогу.