Битва за Рим (Венец из трав)

Митридат был в смятении. Он никак не мог принять какое-либо определенное решение и твердо следовать ему. То ему казалось, что пришло время объявить войну Риму, то его одолевали сомнения. Его раздирали противоречивые чувства, но он вынужден был держать их при себе. У Митридата Понтийского не было преданных советников. Он не доверял никому, даже своему зятю Тиграну, который сам был великим царем. Придворные терялись в догадках, что же предпримет их повелитель: объявит он войну или нет?

Потерпев неудачу с италиками, Митридат обратил свой взор на Македонию. У этой римской провинции была на севере обширная граница с варварскими племенами. Если там что-то начнется, то Риму придется потратить немало сил и средств на укрощение неприятеля. Митридат послал туда своих людей с наказом орошать семена давней ненависти к Риму среди бессов, скордисков и других народов Мезии и Фракии. Это привело к тому, что Македония испытала такой натиск варварских племен, которого не помнила уже многие годы. Обуреваемые желанием крушить и разрушать, скордиски добрались до религиозного центра Додоны. К счастью, римским наместником в Македонии был достойнейший и неподкупный Гай Сентий. Вместе с легатом Квинтом Бруттием Суррой он являл собой надежный оплот великого Рима.

Когда выяснилось, что Сентий и Бруттий Сурра не намерены обращаться к Риму за помощью, Митридат попытался устроить смуту в самой Македонии. Вскоре после того, как царь принял такое решение, в Македонии появился некто Эвфен, провозгласивший себя прямым потомком Александра Великого, на которого был на удивление похож, и заявил о своем желании взойти на престол. Жители таких культурных центров, как Фессалоники и Пелла, сразу распознали в Эвфене самозванца, но у простого народа в провинции он вызвал горячее сочувствие. К несчастью для Митридата, Эвфен оказался лишен боевого духа. Он так и не сумел сплотить вокруг себя приверженцев и организовать войско. Сентий и Бруттий Сурра погасили разгоравшийся пожар собственными силами и не потребовали от Рима ни денег, ни солдат, на что очень рассчитывал Митридат.

Уже два года шла война Рима и его италийских союзников, но Митридату никак не удавалось осуществить свои замыслы. Он пребывал в постоянных душевных терзаниях и ни с кем не мог поделиться своими сомнениями.

* * *

Внезапно царь утратил свою неподвижность, и все придворные вздрогнули как по команде.

— Что еще тебе удалось узнать во время второго, весьма долгого пребывания в Пергаме? — спросил он Пелопида.

— Я узнал, что Гай Кассий привел свой легион в состояние боевой готовности, а кроме того, по его распоряжению проходят подготовку два легиона ополченцев, о всемогущий. — Пелопид облизал пересохшие губы и продолжал, давая понять, что хоть его миссия и не увенчалась успехом, он по-прежнему беззаветно предан царю: — Теперь у меня во дворце наместника в Пергаме есть свой человек, великий царь. Перед моим отъездом он сказал, что, по его мнению, Гай Кассий и Маний Аквилий задумали вторгнуться в пределы Понта весной, вместе с Никомедом из Вифинии и Пилеменом из Пафлагонии. Вполне возможно, с ними будет наместник Киликии Квинт Оппий, который посетил Пергам и вел переговоры с Гаем Кассием.

— Ну а как относится к этому плану Сенат и народ Рима? — осведомился Митридат.

— Если верить дворцовым слухам, о великий, то официального одобрения пока не получено.

— От Мания Аквилия этого вполне можно ожидать. Если яблоко от яблони действительно недалеко падает, то он такой же корыстолюбец, как его отец. Он жаждет золота. Моего золота! — Полные красные губы Митридата растянулись в презрительной улыбке, обнажив крупные желтые зубы. — И похоже, что наместник римской провинции Азия жаждет того же. И наместник Киликии — тоже. Триумвират золотоискателей.

— Кажется, Квинт Оппий не корыстолюбив, о великий, — заметил Пелопид. — Они всячески уверяли его, что все это — лишь ответная мера против нашего вторжения в Каппадокию. Насколько я могу понять, Квинт Оппий из тех, кого в Риме называют человеком чести.

Царь впал в молчание. Его глаза устремились в пространство, губы беззвучно задвигались, словно у рыбы. «Одно дело нападать, другое — защищаться, — размышлял он. — Они пытаются прижать меня к стене. Хотят, чтобы я бросил оружие и позволил этим так называемым правителям мира безнаказанно грабить мою страну. Страну, которая дала мне убежище, когда я был бездомным мальчишкой, страну, которую я люблю больше жизни. Страну, которую я хочу видеть правительницей всего мира».

— Они этого не сделают! — громко и с нажимом произнес он.

Приближенные подняли головы, но царь снова замолчал, лишь его губы продолжали беззвучно двигаться.