Бивуаки на Борнео

— Никогда! Говорят, что это принесет несчастье любому, кто осмелится пойти туда. Но отец нынешнего вождя однажды нечаянно забрел в те места во время охоты и, вернувшись, рассказал о том, что видел. Он говорил, будто там одни люди лежат, другие стоят, а один так даже застыл в дверях своей хижины с курицей в руках, и все окаменевшие.

Понимая, что все это только легенда, я говорил себе: а ведь эта небылица, пожалуй, не совсем лишена основания. Жители какой-нибудь деревни вполне могли быть обращены в камень раскаленной лавой вулкана, наподобие обитателей Помпей или — совсем недавно — Сен-Пьера на Мартинике. Поэтому я предложил своему хозяину пойти посмотреть на этих оранг-бату (каменных людей), но он не проявил особого энтузиазма и сослался на авторитет вождя, который, по его словам, конечно, запретил бы мне видеть эти проклятые места.

Но вождь деревни, которого я по возвращении завалил подарками, долго размышлял и в конце концов заявил, что, собственно, этот запрет имел силу для даяков, но, вероятно, не для белого. Поэтому ничто не может помешать мне увидеть окаменевшую деревню; вождь настаивал только, чтобы мои проводники оставались поодаль, а я подошел к ней один.

В течение первого дня мы шли все время лесом, но на следующий день лес внезапно кончился, и перед нашими глазами, привыкшими видеть не дальше чем на десять метров, открылся великолепный пейзаж. До самого горизонта тянулась цепь холмов, покрытых лугами с высокой, колыхавшейся на ветру травой; повсюду мирно паслись стада крупных животных — зрелище неповторимое для натуралиста. Кабанов, оленей мунтжаков и больших оленей замбаров с великолепными рогами, державшихся по одному, семьями или небольшими группами, вовсе не тревожило, что мы шли среди них. Меньше чем за два часа я насчитал более сотни этих животных, вероятно, никогда не видевших человека. Некоторые подпускали к себе на несколько шагов, рассматривали нас своими огромными удивленными глазами, затем не спеша, почти неохотно, удалялись и, как только мы проходили, вновь принимались щипать траву.

Это был подлинный рай, и я проклинал себя зато, что не взял фотоаппарат. Но тут Ладжанг показал мне вдали несколько больших черных силуэтов на вершине одного из холмов. Когда мы приблизились, я увидел, что это была группа дольменов[31]

, таких же, как в Бретани. Всего их насчитывалось шесть, и каждый состоял из четырех больших, поставленных на ребро камней. Камни поддерживали плоскую плиту, которая закрывала огромный кувшин, сделанный из чего-то похожего на цемент.

— Это каменные могилы наших предков н’горек, — сказал мне Ладжанг, — а в кувшинах спрятаны их кости.

Где эти древние люди отыскали такие огромные каменные глыбы? Как они сумели принести их сюда? Из чего состоял цемент, пошедший на изготовление кувшинов? Такими вопросами я задавался, пока мы продолжали шагать в поисках окаменевшей деревни.

Миновав дольмены, мы вскоре подошли к Бахау в том месте, где в него впадает небольшая речка; мои спутники называли ее Мепоун. Мне было очень странно видеть реку, по которой мы несколько недель поднимались с таким трудом, превратившейся в простой ручей — теперь мы могли перейти его вброд.

Вдруг мое внимание привлекло небольшое дерево с крупными желтыми плодами. Приблизившись, я увидел обыкновенные лимоны, редко встречающиеся в тропиках; они были совершенно зрелые и очень большие.

— Это дерево, посаженное нашими предками, — сказал Ладжанг.

Присутствие цитрусового в совершенно необитаемом районе могло показаться странным, тем более что мне никогда не приходилось их видеть даже близ даякских деревень. Однако я не стал предаваться бесплодным размышлениям, а принялся рвать ниспосланные провидением фрукты. Их было ровно тринадцать — число, которое у нас заставило бы, наверное, призадуматься многих. Для моих же спутников-даяков и для меня это означало попросту тринадцать порций лимонада из речной воды — восхитительного освежающего напитка, столь приятного после долгого перехода.

Уголок этот показался нам идиллическим, и мы решили устроить привал. Пока Ипар сооружал убежище, Ладжанг примостился половить рыбу удочкой, которую я ему подарил. Он пользовался излюбленной наживкой даяков, а именно… собственными экскрементами, лежавшими у него под рукой на большом листе, подобно банке с личинками рядом с рыболовом на берегу Сены.

Я же побрел по берегу Бахау, вооруженный своим карабином 8,57, надеясь встретить кабана. Кабана я не увидел, но заметил несколько больших рыб, державшихся неподвижно у поверхности воды в ожидании насекомых или падавших с деревьев плодов. Я выстрелил в ту, которая показалась мне самой крупной, и, когда успокоилось волнение, вызванное ударом пули, увидел ее серебристое брюшко, блеснувшее на поверхности. Я тут же отправился за добычей, опасаясь, что рыба была оглушена и может в любой момент очнуться.