Благие намерения

Наконец автобус доехал до метро. В вагоне было посвободнее, они уже не стояли, плотно прижатые друг к другу, но возник поручень. Ужасный, отвратительный вертикальный поручень, за который держались они оба и по которому его ладонь все время съезжала и упиралась в ее руку. И снова Люба чувствовала мурашки по всему телу и не понимала, откуда они взялись и что означают. Больше всего она злилась сама на себя за то, что не убирает руку. «Это как наркотик, – пронеслось в голове. – Знаю, что плохо, неправильно, но не могу отказаться».

Олег вышел вместе с ней на одной остановке.

– Разве вам здесь выходить? – удивилась Люба.

– Нет, я тебя провожаю.

– А мы уже на «ты»? – Она постаралась добавить в голос некоторую долю сарказма, но получилось почему-то жалобно.

– Давно. Еще с того момента, как я признался тебе в любви. Я не собираюсь предлагать тебе роль дамы сердца, ты – женщина, женщина из плоти и крови, женщина до мозга костей, самая женственная из всех женщин на свете, и я буду обращаться с тобой как с женщиной, по которой с ума схожу.

– Ты действительно сошел с ума, – медленно сказала Люба, присаживаясь на стоящую на платформе скамейку. – Чего ты добиваешься? Ты хочешь разрушить мою семью?

– Нет.

Олег сел рядом и взял ее за руку.

– Я хочу просто любить тебя. Я ждал так долго, пока набрался смелости поговорить с тобой, что могу подождать еще. Я тебя не тороплю. Ты только помни, что я люблю тебя так сильно, как ни один мужчина тебя не любил.

Люба молча поднялась и направилась к эскалатору. Олег пошел следом, но в самом начале эскалатора обогнал ее, встал на ступеньку выше и повернулся к ней. Теперь они снова стояли лицом друг к другу, и Люба вдруг обратила внимание, какое гладкое у него лицо, какие правильные черты, как красиво лежат чистые, хорошо подстриженные волосы, какая смуглая кожа, какие ровные темные брови, и весь он похож на сладкую шоколадную конфету. И еще она почему-то подумала, что тело у него, наверное, такое же смуглое и гладкое. И тут же, еще не успев удивиться своей мысли, устыдилась.

Олег проводил ее до подъезда и на прощание сказал, что будет завтра в половине восьмого утра ждать ее у метро.

Дома Люба кинулась заниматься хозяйством, нужно было до прихода Родислава не только приготовить ужин, но и сделать уборку. Детей вместе с Кларой Степановной они уже отвезли на дачу, но забот по дому все равно оставалось предостаточно, хотя и меньше, чем когда ребята были в Москве. Ей хотелось подумать и еще раз вспомнить все, что произошло по дороге домой, вспомнить по минутам, по секундам, по словам, постараться разобраться в себе и в ситуации, и впервые за все годы замужества Люба подумала: «Хорошо бы, чтобы Родик сегодня задержался». Он, правда, не предупреждал, что придет попозже, но вдруг… Мысль о том, что нужно будет сидеть и слушать его рассказы, внезапно показалась невыносимой. Ей бы самой найти кого-нибудь, кому можно было бы рассказать о том, что сегодня с ней случилось! Но кого? Подругам такое рассказывать стыдно, ведь она всегда и для всех была верной и преданной женой Родислава, и всегда и для всех их семья была образцом, идеалом, и им все завидовали. Как же теперь признаваться в том, что все на самом деле не так уж безоблачно, что Родислав давно уже не спит с ней, что у него теперь есть постоянная любовница, что она, прожив в браке четырнадцать лет и родив двоих детей, так и не узнала до сих пор, что такое настоящая плотская страсть, что муж никогда ее по-настоящему не хотел и что только сегодня она чуть-чуть, самым краешком своего существа прикоснулась к тайне, которая ее манит и завораживает. Была бы рядом сестра Тамара – с ней, может быть, Люба и поговорила бы откровенно. А больше ни с кем она об этом говорить не может. Ей стыдно. Ей неловко.