Благодарю, за всё благодарю: Собрание стихотворений

В своей рецензии на «Память» Екатерина Таубер, поэтесса очень близкая Голенищеву-Кутузову по белградским поэтическим кружкам, писала, что «отличительной чертой стихов Ильи Голенищева-Кутузова является их мужественность». Он всегда был далек от литературных мод и шаблонов. Не случайно ему была чужда пресловутая «монпарнасская скорбь», и «Сады Гесперид» для него были реальнее Монпарнаса. Мужественным был путь Голенищева-Кутузова в жизни и в науке, но его «мужественному стиху» присущи и лиричность, и задумчивость. Он – не мертвое свидетельство прошедшей эпохи, а живое дыхание поэтического открытия и жизненного энтузиазма. Порыв и восторг от изучения итальянской и далматинской поэзии, народного сербского эпоса и старофранцузской литературы соотносимы с изумлением путешественника в Прекрасное, с блаженством от первого поэтического видения любимой Италии и прекрасного собора св. Кирияка:

Оранжевый парус – в полнебосклона –Диск лучезарный дня сокрыл.И я увидел тебя, Анкона,При первом блеске вечерних светил.Там, надо мною, янтарно-лиловыйПолог бледнел небесной парчи.И город мерещился средневековый,И в стеклах собора умирали лучи…

(Анкона)

Чистота и самобытность голоса Голенищева-Кутузова слышится во всем его поэтическом наследии. Последнее его сочинение, «Эпитафия самому себе», еще раз свидетельствует об утонченном, но искреннем характере его поэзии:

Всю свою жизнь он мечтал о покорной и кроткой Гризельде,Но укрощать ему рок женщин строптивых судил.

И самой строптивой была его Miss Destiny – судьба, которая, однако, позволила памяти и голосу поэта вернуться на родину к читателям новых поколений. Как отметил Вяч. Иванов, «с детства Miss Destiny, черствая и деспотическая nurse, стояла у дверей влекущего в свои просторы светлого мира, как ангел с пламенным мечом. Судьба разрушила благодатную беспечность души и сделала всё, что могла (но не всё, видимо, она могла!), дабы превратить «наивного поэта» в человека, «обращенного вовнутрь себя», как говорят современные психологи. Поэтической мощи эта обращенность вовнутрь не уменьшает – скорее, развивает ее, – но тип поэзии существенно видоизменяет. Его Россия, изъятая из его поля зрения, стала для него «внутренним опытом», предметом мистической веры и почти потусторонней надежды; память о ней – «вечною памятью», провозглашаемою в чине погребения».

Флоренция, март 2004 г.

ЮНОШЕСКИЕ СТИХИ (1919-1925)

СТАНСЫ

Екатерине Таубер

Нет, не повторный лад и не заемный кладВ печальных звуках юношеских песен.Мы знаем – каждый век по-новому богатИ каждый миг по-новому чудесен.Остались юным нам, игравшим меж гробовВ те беспризорно-смутные годины,От смертоносного наследия отцовЛишь горестные ранние седины.

И если встретили мы наш железный векНе царственно-ущербным «Morituri!»И, пьяные тоской, у Вавилонских рекНе прокляли сияние лазури –Лишь потому, что есть всему конец:И времени, и смерти, и забвенью;Что за чертою тонкою мертвецОблечься должен плотью воскресенья.1929

ПРОВАЛ В ПЯТИГОРСКЕ

Я шел к тебе, о горестный поэт.

Твой взор проник во тьму грядущих лет,Твой стих пронзил мне сердце, как кинжал, –Я тень твою в пустынях горных звал.И в городе твоем, в тени пяти вершин,Казалось мне – ты здесь, я не один,Казалось мне – лечу с отвесных скал,Меня страшил обычный всем провал.Но чья-то тень вставала на пути,И до него я не посмел дойти.1919

«Я помню зори радостного Крыма…»