Благодарность

Войдя в комнату, я пожимаю пациентке руку, спрашиваю, какие у нее новости. Она предлагает мне стакан воды либо фруктовый сок, если сама не выпила его на полдник, угощает меня шоколадной конфетой или карамелькой. Я понимаю, что тем самым она пытается сделать что-то для меня в ответ.

У нас есть свои ритуалы.

Ей нравится тот момент, когда я нажимаю кнопку записи на своей видеокамере. Наш сеанс всегда начинается примерно одними и теми же словами: «Сегодня такое-то число, двадцатое занятие с мадам Сельд. Видеозапись ведется с ее согласия».

— Вы любите поговорки, Миша?

Она надувает губы.

— Сегодня мы выполним маленькое упражнение, которое стимулирует вашу память и поможет вам не растерять словарный запас.

— Увидим.

— Да, вот увидите, это забавная игра. Я произношу первую половину поговорки, вы пытаетесь вспомнить вторую. Начнем с чего-нибудь попроще, вам нужно будет назвать только последнее слово. Согласны?

Она вяло кивает.

— На каждый день хватает своих…

— Пустот.

— Вы уверены? Давайте я повторю: на каждый день хватает своих…

— Невзгод.

— Своих забот, Миша. Вы почти угадали. Доносчику — первый…

— …прут… кнут!

— Очень хорошо. Не бывает дыма без…

— Огня.

— Истина всегда по…

— Ползает? — Она недоуменно морщит лоб. — Побеждает?

Миша с досадой смотрит на меня.

— Я такую не знаю.

— Истина всегда посередине. Не припоминаете?

— Впервые слышу.

— Тогда вот. Все понять значит все…

— Кстати! Вы съездили?

— Куда?

— К отцу, куда же еще.

— Я не говорил, что поеду, Миша, я сказал только, что подумаю.

— Так. И вы подумали?

— Да, я подумал, но такие дела одним махом не делаются. Это рискованно. Это сложно, понимаете? Продолжим, не будем отвлекаться. Еще одна: на двух стульях разом не…

— Мне тревожно за вас. Раскаяние…

— Понимаю, Миша. Мне тоже тревожно. Но иногда у нас нет выбора. Это вопрос… самозащиты.

— Но ведь сейчас вам ничто не ублажает. Разве нет?

На мое счастье, в этот момент в комнату заходит медбрат. Я не прерываю видеозапись.

Он разговаривает с пациенткой, как с ребенком — громко, отчетливо произнося каждое слово. Кажется, Миша не обижается на него за это.

— Вы хотели видеть меня, мадам Сельд? Мне передали, что вы искали меня сегодня утром…

— Ах, да… Не могли бы вы положить что-то посущественнее в мои… вечерние… та… ма…

— Мази?

— Нет-нет… Я про те маленькие штучки, вот такие, их кладут тут-сюда… две или три…

— Таблетки?

— Да.

— Я понял, мадам Сельд, вы говорите о лекарствах. Одну таблетку вы принимаете в шесть часов вечера, а вторую ближе ко сну.

— Как они называются?

— Та, что в шесть часов, — омепразол, а та, что в десять, — миансерин.

— Которая бьет сильнее?

— У них разное действие. Та, что вы принимаете в десять, помогает спокойнее спать ночью, а та, что в шесть, снимает боль в желудке…

— Вот как… Тогда ту, что в десять.

— Этот вопрос надо обсудить с вашим лечащим врачом. Вы желаете принимать ее раньше десяти часов?

— Да.

— Вам не удается заснуть? В этом все дело?

— И да, и нет…

— Сообщите врачу. Судя по всему, вечерами вам трудно успокоиться.

— Ну… не настолько.

Медбрат поворачивается ко мне и заговорщицки шепчет:

— Представляете, у них с месье Тердьяном в комнатах хранились столовые ножи, с помощью которых они открывали окна…

Затем снова переводит взгляд на Миша и произносит в полный голос:

— Мы не можем допустить, чтобы вы держали в своей комнате нож, мадам Сельд, вы поняли меня?

Она окидывает его несколько высокомерным взглядом и отвечает:

— Да, я поняла вас, месье. Но вообще-то никто не умрет, если мы откроем окно. И мы уж точно не выловимся из него!

— Что касается лекарств, я передам ваши слова директрисе, а она обсудит это с вашим лечащим врачом. До встречи, мадам Сельд.

Он уходит. Его шлепанцы чпокают по линолеуму.

Миша смотрит на меня.

— Знаете, он очень милый. Иногда он кажется немного тартаром, но на самом деле он очень милый.

— Я в этом не сомневаюсь, Миша. Вернемся к нашему упражнению?

Ее плечи вмиг оседают, изо рта вырывается тоскливый вздох.

Я смеюсь.

Она тоже смеется.

— Предупрежден — значит…

— Я вам говорила, что Мари обременена?

— Беременна, да, вы рассказывали мне об этом на прошлой неделе.

— Она хочет оставить ребенка. Будет воспитывать его одна.

— Это вас беспокоит?

— Не отчим. Но все же.

МАРИ

Приходя навестить Миша, я украдкой разглядываю других обитателей пансионата — совсем старых, просто старых, не очень старых. Иногда мне хочется спросить у них: гладит ли вас кто-нибудь? Обнимает ли вас кто-нибудь? Давно ли ваша кожа соприкасалась с кожей другого человека?

Когда я представляю себя старой, действительно старой, когда я пытаюсь перенестись на сорок или пятьдесят лет вперед, сильнее всего меня удручает мысль о том, что до меня больше никто не будет дотрагиваться. Постепенно ли, внезапно ли, но физический контакт уйдет в прошлое.

Возможно, в старости потребность в прикосновениях уже не та, что в молодости; возможно, с возрастом тело съеживается и коченеет, как во время долгого голодания. Или же, напротив, оно кричит от голода, разрывается от этого немого, нестерпимого крика, которого уже никто не хочет слышать.