Благодать и стойкость. Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Кимам Уилбер

Потом был Сеймур, которого мы начали называть Си-мо[70]. Сеймур — опытный психоаналитик, который давно понял и огромное значение фрейдовской модели, и ее колоссальную ограниченность. Он начал сочетать собственный подход с созерцательной практикой, в первую очередь — медитацией випассана и «Курсом чудес». Я познакомился с Сеймуром десять лет назад, когда он позвонил мне в Линкольн, штат Небраска, чтобы обсудить некоторые теоретические аспекты синтеза восточного и западного подхода к психотерапии. Моя модель сознания привлекла Сеймура потому, что, в отличие от других исследователей, пытавшихся совместить «восточное» и «западное» на базе работ Карла Юнга, я с самого начала понял, что, несмотря на его огромный вклад в эту сферу, он допустил несколько серьезных и способных ввести в заблуждение ошибок, поэтому более надежным отправным (но не конечным!) пунктом следует считать работы Фрейда. Это совпало с соображениями Сеймура — и мы стали добрыми друзьями.

В психотерапии, и индивидуальной, и семейной, часто случается так, что главные открытия оказываются простыми и очевидными; сложность — в том, чтобы применять их в повседневной жизни, снова, снова и снова, пока ты не отойдешь от прежних привычек и их место не займут новые, более приемлемые. Сеймур помог нам понять: важно не столько, что мы сказали друг другу, сколько как

мы это сказали.

Учусь больше обращать внимание на то, как

мы говорим, а не только на содержание. Часто случается, что мы оба или уверены в своей правоте, или правы, но произносим эту «правду» так недобро, раздраженно, агрессивно или провокационно. А потом не можем понять, почему собеседник реагирует на интонации, а не на слова. Для меня стало настоящим открытием понимание того, как наш взаимный оборонительный стиль разговора порождает негативную, устремленную вниз спираль обиды. В последнее время Кен чувствовал тревогу, что вызывало замешательство у его друзей (и у меня), потому что он никогда не был нервным человеком. Он злился и начинал язвить — таков был его способ обуздать беспокойство. Но я не замечала беспокойства, а видела только злость, которая, естественно, пробуждала во мне потаенный страх, идущий из детства, — страх быть ненужной и нелюбимой. А как реагирую я, если чувствую себя нелюбимой? Ухожу в себя, веду себя холодно, прячусь, как в детстве, когда я убегала к себе в комнату и принималась за чтение. А если я ухожу в себя, то Кен чувствует себя нелюбимым, это вызывает в нем беспокойство, а оно, в свою очередь, — язвительность. От этого я еще больше ухожу в себя, веду себя еще жестче, во мне берет верх жажда управлять и контролировать, я начинаю отдавать распоряжения, от этого Кен злится… и так далее. Теперь я понимаю, почему в какой-то момент Кен отказался что-то обсуждать без посредника. Мы бы просто убили друг друга. Но, когда эта устремленная вниз спираль закружилась в кабинете Сеймура, мы втроем почти моментально ухватили первое звено в цепочке и тут же пресекли его. Самое трудное, разумеется, в том, чтобы вести себя так же за пределами кабинета, — но мы учимся.

Через четыре или пять месяцев и мы с Трейей под деликатным присмотром Сеймура подошли к тому, чтобы начать кардинальное преобразование своих отношений. А в начале лета 1986 года мы поняли: водораздел пройден.

Не может быть, что уже июнь. Мне кажется, что все еще май. Кажется, что он тянется все время с той минуты, как я уселась за компьютер, чтобы писать. До этого я выводила каракули гелевыми ручками на маленьких клочках бумаги еще более мелким почерком — и как же мне теперь расшифровать эти неразборчивые свидетельства моих озарений, страхов, любви и смятения?

Но я знаю, что со мной происходит. Мне лучше. Намного лучше. Похоже, что мы с Кеном вместе прошли какой-то поворотный пункт. Мы уже не ссоримся, как раньше, вообще никогда, мы научились быть добрее друг к другу. Это требует сосредоточенности, определенных усилий — надо ловить поспешные реакции, желание дать сдачи; надо учиться понимать, что под желанием сделать другому больно скрывается страх. Именно над этим мы сейчас работаем, а Сеймур работает с нами. И все идет по-другому.

Вот хороший пример. Когда мы с Кеном вместе принимали душ, он спросил: как мне кажется, правильно ли мы поступили, что переехали в новый дом? По-моему, правильно, ответила я, хорошо, что тут много места и ты смог вывезти свои книги — в прежнем доме их некуда было ставить. Он ответил в том смысле, что ему теперь наплевать на книги, и единственная его надежда сейчас — это вернуться к духовным практикам. Разговор на эту тему меня задел — раньше Кен обвинял меня в том, что он перестал писать, а теперь говорит, что ему наплевать на книги. Почти все утро я чувствовала себя уязвленной и раздраженной, но теперь благодаря Сеймуру, по крайней мере, не стала вываливать свое раздражение на Кена. Я ничего не сказала. Но сначала у меня в голове звучал голос обиды и злости.