Благодать и стойкость. Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Кимам Уилбер

Но было и то, чего она не написала в этом письме.

Я впущу в свое сердце страх. Надо открыто встретить боль и страх, обнять их и не пугаться, позволить им войти — что есть, то есть, так устроен мир. Это страдание, с которым мы сталкиваемся всю жизнь, — оно лишь постоянно меняет очертания. Когда осознаешь это, жизнь становится удивительной. Я ясно это ощущаю. Когда я слышу птиц, поющих за окном, когда мы едем за городом на машине, это радует мое сердце и питает душу. Как мне радостно! Я не пытаюсь «одолеть» болезнь — я позволяю себе соединиться с ней, я прощаю ее. Как говорит Стивен Левин, «жалость рождается, когда боль встречается со страхом. Она заставляет нас желать, чтобы наши обстоятельства изменились… Но когда мы прикасаемся к той же боли с любовью, позволяем ей быть такой, как она есть, встречаем ее милосердием, а не страхом или ненавистью, — рождается сочувствие».

Открыть свое сердце. В последнее время любовь к Кену стала очень сильной, и я чувствую, что моя душа открыта для него, — после своего кризиса он сам открыл свою душу, и его присутствие так значимо для меня. Мне кажется, что это самый важный момент в исцелении — независимо от того, исцелюсь ли я физически — смягчить, открыть свое сердце. Ведь это важно всегда, правда? Это важно всегда.

Глядя в окно, я снова понимаю, что весна — теперь мое любимое время года. Я всегда любила золотое сияние осени, но весна глубоко врезалась в мое сердце. Думаю, это потому, что я надеюсь на новый шанс, новую весну в своей жизни.

Я по-прежнему настроена делать все, что надо, чтобы мне стало лучше, но это не будет битвой, яростной схваткой. Я буду продолжать, но не с яростью и раздражением, а с решимостью и радостью.

Глава 18

Но не мертвый!

Трейя и я вернулись в Боулдер, в наш дом, к нашим собакам, к нашим друзьям. Я чувствовал странное примирение с новостями по поводу состояния Трейи, если только «примирение» — это правильное слово: я чувствовал искреннюю готовность принять мир таким, как есть, и одновременно понимал, что меня уже ничем не удивить. Трейя целиком и полностью осознавала серьезность своего положения, но, несмотря на это, и ее спокойствие, и чистая радость жизни усиливались чуть ли не с каждым днем. Радость ее была неподдельной: она была счастлива тем, что живет сейчас

! К черту завтрашний день! Временами ее радостное настроение оказывалось заразительным, и я, наблюдая, как она весело играет с собаками, или, счастливая, сажает растения в саду, или, улыбаясь, работает над своей мозаикой, чувствовал, как и в мою душу проникает та же спокойная радость, радость от переживания этого момента времени, момента, который выглядит воистину превосходно. И как я был счастлив, что у меня есть именно это мгновение, — в каком-то смысле более счастлив, чем тогда, когда впереди меня ждала нескончаемая череда других мгновений, в которых я мог растворить свое счастье, растянуть его по пространству своей жизни, вместо того чтобы сосредоточить его на настоящем, — этому искусству меня научила Трейя, которая каждый день проживала в непосредственной близости к смерти.

Родные и друзья не могли не замечать радости, которая, казалось, наполнила собой всю жизнь Трейи.

Совет директоров Виндстара, членом которого была Трейя, провел четырехдневный визионерский ретрит — Трейя собиралась принять в нем участие, но не смогла из-за затянувшейся простуды. Во время ретрита каждый из примерно тридцати участников должен был встать, подобрать слово, которое, по его мнению, лучше всего его описывает, — «гнев», «любовь», «красота», «власть» и так далее — и сказать перед группой: «Я —…», вставив туда выбранное слово. Если характеристика оказывалась верной, участники группы вставали, если нет, то говорящий должен был выбрать другое слово, потом еще одно — и так далее, пока не встанут все. Большинству для того, чтобы убедить остальных, понадобилось несколько слов. Порой люди проводили по пять-десять мучительных минут, стоя перед всеми и пытаясь найти нужное слово, только для того чтобы пробормотать что-то вроде «Я — дождь» или «Я — черепаха», после чего вообще никто не вставал. В самый разгар процесса встала Кэти Крам и сказала примерно так: есть один человек, который не смог к нам присоединиться, и я сейчас встану вместо него. Все поняли, что она имеет в виду Трейю. Кэти сказала: «Я — радость!» и это прозвучало так точно, что все без исключения вскочили и зааплодировали. Они прислали Трейе огромный свиток с надписью «Я — Радость» и прекрасными пожеланиями от всех, кто там был.