Благословенный

— Да нет, Саша. Извини, это уж я зря болтаю. Ничем управлять я не способен, и никогда готов к этому не буду. Мне бы на войну, такую, с какой, вон, Зубовы приехали…

— Не хочу тебя огорчать, Костя, но войны, бывает, складываются по-всякому. Не всегда за несколько месяцев удаётся завоевать целую Польшу; бывает, годами бои идут за какой-то крохотный городок, и народ там мрёт не от пуль и штыков, а всё более от болезней.

— Всё равно! Вон, Зубовы, посмотри — героями ходят! Все на них смотрят, все завидуют. А уж по женской-то части — ух! Ты знаешь, ходил я тут в одно местечко…

— Александр Павлович — вдруг прервал наше уединение гофкурьер. — Государыня императрица желают срочно видеть вас!

— Ладно, потом расскажешь. Надо мне уважить старушку!

Этот вечерний вызов к императрице показался мне неожиданным и странным — обычно она не занималась делами после обеда. Взойдя к ней в Бриллиантовый кабинет, я увидел рядом Платона Зубова и графа Салтыкова. Последний был красен и сконфужен, что заметно было даже при свете свечей; в Платон же держался с обычным своим ленивым безразличием. Императрица, сидевшая в чепце и шали, привезённой когда-то Потёмкиным, судя по всему, была крайне недовольна.

— Александр Павлович, друг мой сердешный, чаю, ты подскажешь, что мне с ним делать? — несколько сварливо спросила Екатерина, что, вообще-то, за нею обычно не водилось. — Посмотри, Бога ради, в свой хрустальный шар, — может, хоть там найдёшь мне ответ?

По тону разговора я сразу понял, — речь идёт про Константина, и, похоже, что предыдущие конфиденты ничего полезного предложить ей не смогли.

Впрочем, «заглядывая в шар», то есть вспоминая сохранившиеся в памяти события того времени, я осознал, что тоже не смогу родить ничего вразумительного. Константин Павлович, увы, всю свою жизнь звёзд с неба не хватал. Все люди устроены по-разному: есть творцы, основатели и провидцы, есть мечтатели и художники, встречаются, хоть и редко, подвижники и святые… но 99 их ста людей — «обычные». Более того, эти самые «обыкновенные люди» даже иной раз бравируют своей безыскусностью и простотой. И Константин Павлович, похоже, из этой когорты: я вижу, что его просто трясёт от навязываемой ему роли первого лица, от всеобщих ожиданий, которых, (и он прекрасно это осознаёт), ему не суждено оправдать. Парня при рождении определили на роль нового Константина Великого, даже новую Греческую империю пытаются на полном серьёзе под него воссоздать; а сам он по складу характера — добротный унтер-офицер, и всё это величие ему до одного места.

— Надо к делу его определить, вот что я думаю — наконец ответил я, глядя в три пары вопрошающих глаз. — Что-то серьёзное, важное, вероятно — военное.

Государыня только вздохнула.

— Мы ведь уже посылали его в Финляндию, инспектировать укрепления вместе с Михаилом Илларионовичем Кутузовым. Не поехал: и даже самомалейшего интереса к сему не проявил!

— Ну, так он правильно сделал: и я бы не желал ехать туда. В Финляндии укрепления делал Суворов, и совсем недавно; чего же там инспектировать? Надо у него спросить, к чему имеет склонность: может, он в кавалерию хочет, или в артиллерию, или на флот…

Тут глаза Екатерины зажглись надеждой.

— А вот ты с ним и поговори! Небось расскажет тебе свои тайныя грёзы.

Я раскланялся и уж думал уходить, как вдруг услышал обрывок их разговора:

— Ну хорошо, с Константином Павловичём, даст бог, Саша разберётся. Он у нас — ума палата. А с Суворовой что делать? Никак эту заразу Александр Васильевич замуж не определит, а уж пора. Как думаешь, Платоша? Ведь фельдмаршальская дочь! Николай Иванович, что там у них с сыном вашим?

— Увы, всё расстроено, — побагровев ещё больше, угрюмо сообщил Салтыков. — Наталья Александровна нравом пошла в папеньку… хоть там и маменька — не подарок!

— И что, не жалеешь теперь, что сына на другой обженил? Не ведал, как высоко скакнёт Александра Васильевич? — ехидно спросила императрица, с обычной улыбкою поглядывая на Николая Ивановича.

— Рок играет человеком, влечёт его в неведомые бездны, — философски отвечал Салтыков, интонацией, однако же, подтверждая догадку императрицы.

— Платоша, такую барышню, я считаю, запросто так отпускать нельзя. Очень непростой ныне человек Александра Васильевич, очень. Как думаешь, если Николай…

— Да запросто — спокойно ответил Платон, качая ногой в домашней сафьяновой туфле. Сам он, кстати, был облачён в шлафрок, в то время как Салтыков, чтобы пройти до покоев императрицы с одного этажа на другой, облачился по всей форме, включая ленты и ордена.

— И что, жить хорошо с ней будет? А то, ежели что не так, Александр Васильевич возьмёт ваше семейство приступом, как ту Прагу!

— Не извольте беспокоиться. Что он, дурак, что ли? Николя следы прятать умеет! — цинично усмехнувшись, отвечал Платон, перекладывая ногу за ногу.

— Ну вот и славно, хотя бы с этим решили!

Я ушёл, сам притворив дверь и кивнув напоследок сонным кавалергардам. Да, Наташу Суворову, судя по всему, сосватают за этого громилу, Николая Зубова. Вряд ли она будет счастлива с таким человеком…