БЛАТНОЙ

— Ну да, голубчик, - он поднял на меня голубоватые, выцветшие, невинные свои глаза. - Ну да. И, кстати, мне хотелось бы выяснить… Восемьдесят человек - группа немалая. Перечислять поименно всех не стоит, конечно. Но все же надо отметить некоторых - самых главных, ведущих. Ведь не один же вы будете возглавлять операцию!

— А я у вас, значит, уже записан?

— Конечно. Под литерой «у» - уголовник.

— О Господи, - простонал я. - С кем я связался? - и, шагнув к Оболенскому, склонившись над ним, я гневно сказал: - Вычеркните мое имя. Слышите? Вычеркните немедленно!

— Но как же так? - растерянно забормотал князь. - Общий порядок…

— Плевать мне на общий порядок!

— Но позвольте, позвольте, - загорячился Сергей Иванович. - Хочу заметить, что этот порядок существует давно. Он выработан всей практикой великого русского революционного подполья. Вы, молодой человек, существо стихийное. А мы руководствуемся достойными образцами… Да-с, - закончил он фальцетом, - образцами!

— Не знаю, чем вы руководствуетесь, - пожал я плечами, - но, по-моему, вы все тут сошли с ума! Я же говорил, что вы суете голову в петлю. Сказано это было образно, метафорически… Однако теперь я эту самую петлю вижу вполне конкретно. Вы представляете, что произойдет, если все ваши протоколы и списки попадут в чужие руки?

— Ну, надеюсь, этого не случится, - хмуро усмехнулся Левицкий.

— Я тоже надеюсь, - на мгновение я замолк, умеряя дыхание, стараясь справиться с раздражением. - Но все же имейте в виду: никаких имен я вам не дам! И мое имя тоже уберите, вычеркните, прошу вас… Нет, не прошу - настаиваю! Иначе мы не столкуемся.

— Ну, хорошо, хорошо, - Борода примирительным жестом поднял обе ладони. - Никаких имен не будет.

— Но как-то все-таки надо же их обозначить, - задумчиво протянул Сергей Иванович.

— Так придумайте, черт возьми, какой-нибудь шифр, - сказал я, - оперируйте цифрами что ли… Не знаю, я не специалист, я существо стихийное.

— А что, можно и так, - согласно кивнул Левицкий. - Чтоб мальчик не нервничал.

Он опустил густые клочковатые брови, покусал губу.

— В твоей группе - по идее - восемьдесят человек? - погодя спросил он меня. - Ну вот. Пусть она значится как восьмерка. Против этой цифры ты не возражаешь?

— Что ж, - сказал я, - пусть…

— Ну и ты сам пойдешь под этим же кодом. Согласен?

— Ладно.

— А не слишком ли много мы с ним возимся? - послышался вдруг медленный Витин басок. - Уламываем, как девку. Никак ублажить не можем. То того ему подай, то этого… Противно глядеть!

Я живо повернулся на его голос. Но ответить не успел. В разговор включился Оболенский:

— Кстати, у меня вопрос к нашему молодому коллеге. В блатном жаргоне, если я не ошибаюсь, тоже ведь имеется некая цифровая символика?

— В общем, да, имеется, - сказал я. - Слово «шестерить», например, означает прислуживать, лакействовать. А «восьмерить» - лукавить, хитрить, изворачиваться.

— Так в чем же дело? - засмеялся Левицкий. - Все таким образом совпадает… Для тебя и твоей группы данная цифра подходит как нельзя более точно.

— В чем же это ты усматриваешь мою хитрость?

— Да я вовсе не имею в виду лично тебя… Я говорю о хитрости кастовой, типовой, присущей всем вообще уголовникам. Вы же ведь преследуете только свои интересы.

— Каждый преследует свои интересы, - я устало махнул рукой. - У одних интересы кастовые, у других - партийные… Какая, в сущности, разница?

52

Снегопад

Мы толковали и спорили в тот вечер допоздна, до самого отбоя. И еще несколько раз собрались у меня подпольщики - обсуждали детали, разрабатывали план действий. Сроки восстания были, судя по всему, близки: предполагалось, что оно начнется где-то в середине зимы. А уже стоял декабрь - последний, сумрачный месяц 1950 года.

Как- то поздним вечером я вышел на двор по нужде. Я был разгорячен и взбудоражен (успел опять повздорить с Витей) и теперь, остывая, стоя на углу барака, с наслаждением вдыхал свежие хмельные запахи зимы.

Я стоял, подставляя лицо крупным снежинкам. Они сеялись из мутной, дышащей холодом мглы, вращались, искрясь, и густо повисали на моих ресницах. И, проникая за воротник, щекотно таяли там, обдавая тело ознобом.

Внезапно за углом послышался странный шорох. Скрипнул снег, словно бы кто-то переминался там. Потом, описав в темноте полукруг, коротко сверкнула и погасла, шипя, кем-то брошенная цигарка.

Там, на задней торцевой стене барака помещались два окна - мое и Валькино… «Может, это к ней кто-нибудь похаживает втихую, - усмехнулся я, но сейчас же сообразил, что окна тут заперты наглухо, зимние, с двойными рамами. - Да и Валька-то, - вспомнилось мне, - Валька-то сейчас не у себя в кладовке, а в общих палатах. Помогает разносить лекарства, делать процедуры. Нет, человек этот пасется здесь не ради нее!»

При этой мысли у меня вздрогнуло сердце; что-то в нем словно бы оборвалось…

Я выглянул из-за угла и различил в косых снегопадных струях низкую квадратную мужскую фигуру. И хотя мужчина стоял вполоборота ко мне, прильнув к окошку (не к Валькиному - к моему), и лица его я полностью не видел, я сразу же узнал Гуся.