Блаженные времена, хрупкий мир

Потом Лео пришлось на время выехать из своего дома, потому что в его дверь непрерывно звонили люди, журналисты из газет, журналов, с радио и телевидения, прежде всего — бесчисленные верующие, которые совершали паломничество к нему, как к какому-нибудь ясновидцу или чудесному исцелителю. Он переселился наверх, в дом Левингера, где ему отвели гостевую комнату. Из своего укрытия Лео мог наблюдать, как толпы людей собирались перед его домиком, следил за ростом истерии, порожденной средствами массовой информации, в центре которой стоял он сам, хотя, поскольку Лео был недосягаем, внезапно возникший всеобщий интерес к гегелевской философии истории с помощью статей, комментариев и интервью утолял не кто иной, как профессор Жорже. А тому явно нравилось, что на него такой большой спрос, и он ловко пользовался одним и тем же не раз испытанным способом: он сначала до крайности упрощенно и в общих чертах пояснял основные положения гегелевской диалектики истории, а затем с помощью неясных намеков распространялся о видах на ближайшее будущее и затем в изящных оборотах выражал сожаление, что «Феноменология духа» Гегеля до сих пор не переведена на португальский язык, ибо, будь этот промах, наконец, ликвидирован, законное любопытство публики будет удовлетворено гораздо полнее, чем может его удовлетворить он. И поскольку профессор Жорже точно знал, что интерес публики был обращен, по сути дела, к Лео и что интерес к нему самому будет сохраняться до тех пор, пока ему удается подогревать интерес к Лео, поэтому он неустанно приправлял свои высказывания похвалами Лео Зингеру, «неоценимые заслуги» которого являлись тем-то и тем-то, «ясный взгляд» которого осветил ту или иную проблему, туманно намеченную другими исследователями Гегеля, — но привело это к тому, что все гегелевские цитаты, которое профессор Жорже вплетал в свои писания, приписывались Лео и превращались в крылатые слова. Губернатор Сан-Паулу, ставленник военных, любил «меткое выражение нашего профессора Зингера: "Все, что действительно, — разумно"». Левые из среды студентов настаивали на «уловке разума» и на том, что, «как доказал профессор Зингер, действительность не может устоять перед идеями». Ни один уважающий себя журналист не мог обойтись без того, чтобы не предварить свою передовую заметку или целую передовую статью на всю первую страницу «неопровержимым высказыванием Лео Зингера»: «Истинное есть целое». А ведущий самого популярного телевизионного шоу заменил свое обычное «Шоу далеко пойдет!» на «мудрое высказывание профессора Зингера: "Видимость есть сущность!"»

Газеты в разделе внутренней политики обсуждали возможность вмешательства Лео в политику, говорили, что он является якобы советником губернатора, но оппозиция как будто тоже стремится привлечь Лео Зингера на свою сторону, и это, судя по мнениям, просачивающимся из оппозиционных кругов, вполне логично, так как будущее — за ними. В разделах культуры и науки газеты неустанно требовали долгожданного перевода гегелевской «Феноменологии», а в разделе спорта публиковали сфабрикованное интервью, в котором в его уста было вложено «научно обоснованное предсказание», что Бразилия в 1970 году несомненно станет чемпионом мира.

Студенты философского факультета настоятельно требовали пригласить Лео для чтения лекций, это было требование, которое профессор Жорже, как ни старался, не мог проигнорировать. Его аргументация, что в настоящее время добиться у университетской бюрократии приглашения профессора со стороны очень сложно, была наголову разбита тем любопытством, которое охватило коллег. Факультет прислал Лео письменное приглашение, в котором выразил надежду, что тот прочитает доклад в Институте философии, а в случае, если возникнет обоюдный интерес, будет приглашен для чтения лекций.

Лео принял приглашение. Этот доклад казался ему единственной возможностью выйти из заточения во дворце Левингера осмысленным и разумным способом. Он не мог просто письменно отклонить предложение, объяснив это тем, что интерес к его личности основан на недоразумении, а интерес к Гегелю — на совершенно ошибочном представлении о гегелевской философии, поэтому он, к сожалению, не может удовлетворить ни тот ни другой интерес, — все это заставило бы его застрять в своем укрытии, пока все быльем не порастет, — и кто знает, как надолго. К тому же такой отказ ухудшил бы условия его плена, ведь тем самым он навлек бы на себя непонимание, если не ненависть Левингера. Безусловно, недоразумение должно было разъясниться публично. Доклад предоставлял для этого хорошую возможность.