Бледное солнце Сиверии

Моя заминка, созданная размышлениями, навела всех на мысль, что я действительно опасаюсь прямого столкновения.

А я вдруг подумал, что изменился. Буквально и года не прошло, а я изменился. Что-то во мне делало меня же мягче, человечнее. Уж не кровь ли единорога тут причастна?

На плечо легла тяжёлая рука Тура.

— Не стоит ерепениться, друзья. К добру это не приведёт… То, что ты, Холодок, хорош, мы все знаем. А ты, Сверр…

— Какой же он «сверр»? — не отступал Холодок. — Вы все думаете, что это его настоящее имя? Да его зовут каким-нибудь… каким-нибудь Лаптем Мужицким. А Сверром прозвался, чтобы перед нами покрасоваться. Это я «сверр»! Настоящий…

Я поднялся. Те двое дружинников, которые тогда были у Стержнева, и которых я хорошенько приложил, усмехались в усы. Они точно знали мне цену.

— Ты хочешь меня обидеть? — спокойным голосом спросил я.

— Какой ты догадливый!

— Ты назвал меня Лаптем Мужицким.

— Да, так и есть. И что?

— Судя по всему, ты ненавидишь крестьян.

— А чего их любить? Смерды! Слабаки и трусы. Вот я…

— Э-э! — вдруг поднялся рядом со мной Тур. — Я, между прочим, из смердов.

Сотник не выглядел сердитым. Нахмурился он лишь по привычке. Его зрачки расширились, и память выдала далёкие воспоминания, о которых он давным-давно позабыл.

Тур вспомнил мать, отца, пятерых его сестёр и братьев. Вспомнил, как очень тяжело жилось одной зимой. Холода тогда пришли очень рано, где-то в середине осени, не дав последней возможности собрать до конца и без того скудный урожай. К всему прочему на рыбацком промысле за всё лето особых деньжат отцу не заплатили. И семье пришлось зарезать корову…

Туру тогда было двенадцать. Худой. Высокий. Волосы цвета выгоревшей соломы, всклокоченные, торчащие во все стороны.

Ночью от голода сводило живот. И хотя родители отдавали свою порцию, утверждая, что им не хочется, Тур помнил тот огонёк в глазах матери, глядевшей на краюху ржаного хлеба, которую жадно делили между собой дети.

Той ночью он решился. Поутру собрал свои пожитки… Да какие там пожитки: запасная рубаха, дедов охотничий нож, тулуп из шкуры оленя, беличья шапка — вот, пожалуй, и всё.

Отец уже был во дворе. Он возился по хозяйству, когда увидел выходящего из дверей сына.

Встретились глазами. Так постояли несколько мгновений.

— Прощай, тятя, — проговорил Тур.

— Мамка…

— Не говори ей сейчас, — попросил Тур. — Потом.

Отец подошёл и крепко обнял сына.

— Куда ж ты надумал? — печально спросил он.

— Доберусь до столицы. Буду проситься в Ратный Двор к Защитникам.

Его голос уже начал «ломаться» и оттого казался смешным.

— Молод же ещё…

— Ничего. Авось выкручусь.

Что-то горячее обожгло щеку. Тур рефлекторно дотронулся до неё и ощутил на пальцах влагу.

Слеза была одна.

— Мороз, вот очи и слезятся, — пояснил отец, и Тур понимающе кивнул (взрослый же, чего ж не понять). Да и у сиверийцев не принято плакать.

Морозно. Пронизывающий ветер пробирался под тулуп.

Тур шёл, а в голове вдруг снова и снова всплывал материн голос, грустно поющей ту старую песню.

Вон как всегда горит лучина. Вечер. За стеной воет вьюга… Как сейчас. Снег залепляет глаза, гудит ветер, но в доме тепло.

Тур лежит на лежанке вместе с братьями да сёстрами, поглядывая на мать. Её длинная русая коса касается пола. Отец неторопливо вырезает своим ножом ложку.

И вот мать, сначала тихо-тихо, начинает подпевать:

 Дорога вдаль, в медвежий край Бежит от дома прочь. Коль силы есть за небокрай Идти — иди, ведь настигает ночь…

И сын ушёл. И больше уже никогда не видел никого из родных: чёрный мор унёс их всех.

И вот снова в памяти просыпается то седое воспоминание, и голос матери в ночи:

 Покуда у тебя хватает сил Шагать до скрещенья путей — Шагай, ведь день ещё не погасил Свой свет, медведь — не показал когтей. Как тигр, что скитается в ночи,

 Быть может ты один? И в том краю чужом мечи Уж точит смерти господин. Бежи дорога вдаль от троп, Что злом зовутся в нашем крае. И пусть вольётся в Путь она тот Что радостью сверкает…

Нет никого, — не раз думалось ему. Куда завела его та Дорога?

За всю свою нелёгкую военную жизнь он так и не обзавёлся ни семьёй, не нажил детей, даже на стороне… Вот только Егорка — паренёк, которого он нашёл в Тигриной долине подле замёрзших насмерть родителей.

Ему тогда было годика четыре. Мальчик был единственным, кто выжил среди тех поселенцев. Удивительно, но он ничего не отморозил, просто сидел подле матери…

Тур помнил те испуганные чёрные глазёнки, которые уставились на вышедших на опушку ратников. Пробежав взглядом по солдатам, Егорка остановился на Туре и вдруг отчётливо сказал:

— Тятя…