Бледный гость

– Вы смеетесь, госпожа Филдинг, но в Лондоне действительно есть места, где вам не стоит появляться, по меньшей мере после наступления сумерек, даже если вы не в первый раз в столице. Я бы очень волновался за вас, случись такое.

– Как мило с вашей стороны, что вы волнуетесь о моем благополучии, мастер Ревилл.

– Прошу вас, зовите меня Николас, если, разумеется, вы не против, чтобы я звал вас Кэйт. И разве могу я отплатить вам в полной мере за ваше беспокойство о моем благополучии, когда вы лечили мои раны.

На это Кэйт ничего не ответила, только чуть повернулась в сторону, будто приглашая пройтись. Неспешно мы двинулись к озерцу, сверкавшему на солнце. Я украдкой бросал взгляды на спутницу, но, поверьте, вовсе не из распутных побуждений. Вырез ее платья был достаточно глубоким, но не вызывающим. Юбка с фижмами подчеркивала изящную талию.

– Что вы читаете? – спросила она, взглянув мельком на книгу в моей руке.

Я мог бы ответить в манере Гамлета, отвечавшего на подобный вопрос Полония: «Слова, слова, слова». Но вместо этого я сказал:

– Сборник стихов одного из наших драматургов.

– Наших?

– Из лондонского «Глобуса».

– Ах, вы о мастере Шекспире?

– Нет, Кэйт. – Я немного удивился ее осведомленности. – Не Шекспир, величина поменьше. Точнее, новый писатель. Некто Ричард Милфорд. Его пьеса «Венецианская блудница» была довольно тепло встречена в начале года. Этот успех вдохновил его обратиться к поэзии. Сборник называется «Венок».

Милфорд подарил мне книгу, только что напечатанную, незадолго до нашего отъезда из Лондона. Свежие листы хрустели. Могу поклясться, он даже прослезился. Несомненно, для него это была священная минута, повод для гордости, хотя, должен признаться, священное таинство и трепетное чувство осознания себя писателем, мне недоступны. Тем не менее Милфорд доверял моему суждению, и мое одобрение было для него важно, несмотря на все существующие между нами различия.

– «Блудница», какое точное название, – промолвила Кэйт. – Истинно лондонское. Даже представить не могу, как бы его восприняли в здешней округе. Так о чем он пишет?

– О чем и все остальные поэты в своих первых сборниках.

– О любви?

– Именно.

– И это стоит внимания?

– Он неплох, – ответил я сдержанно. – Кое-что в нем есть.

– Тогда прочтите мне немного, – попросила Кэйт.

– Только давайте присядем, не могу читать вслух, бродя на своих двух.

Мы достигли воды. Вдоль берега располагались каменные скамьи, отстоящие друг от друга на равном расстоянии. Камень нагрелся на солнце, так что мы уселись на скамью, правда на разных ее концах, и я принялся листать томик, хотя уже точно знал, какой именно сонет собираюсь выбрать. Найдя нужную страницу, я начал читать:

Когда затмятся солнечные очи,Когда иссякнет звездный свет ночной,И скроется луна в покоях ночи,И будет мир объят вселенской тьмой,Как светоч ясный, нам за все утратыОстанется сие, и среди тьмы

Путь будет ясен Естеству трикраты,И цель свою не потеряем мы.Я говорю о красоте твоей,Которая могиле не подвластна,Пускай сама ты и подвластна ей,Спасет нас слава той, что так прекрасна.И кто мое сие услышит слово,Искать не станет светоча иного.[12]

Осторожно я поднял взгляд на Кэйт – посмотреть, какова ее реакция на творение Мифлорда. Не то чтобы я волновался за стиль и язык автора, но чтецу, как и актеру, всегда по вкусу похвалы, касающиеся манеры исполнения. Девушка смотрела на меня сосредоточенно. Невозможно было понять, что выражает ее взгляд, однако я приметил, что в уголках ее губ таится улыбка.

– По-моему, этого следовало ожидать. Весьма типично, – сказала она.

– Вы уже знакомы с его творчеством? Но эта книга только выходит.

– Типично для поэтов с нетерпением ждать конца света… поскольку это благоприятная обстановка для рождения образа одинокого светоча посреди вселенской темноты.

– Согласен, поэты говорят о любви весьма причудливым образом. – Я почувствовал себя слегка уязвленным, будто это я был автором сонета. – Это у них в крови с рождения. И не следует воспринимать все, что они говорят, так близко к сердцу.

– Похоже, воспринимается именно так.

– Неужели?

– Та глубина чувств, которую он якобы посвящает своей возлюбленной, на самом деле направлена на него самого.

Я засомневался, что правильно сделал, согласившись декламировать Милфорда. Ведь я лишь хотел создать настроение, трогательное и мягкое, а не затевать дискуссию о принципах любовной поэзии. Но Кэйт продолжала с упорством: