Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Вопросы, однако, остаются, и не в последнюю очередь из-за не совпадающего восьмого сегмента РНК, – тем более что им как раз оказался ключ-код, программирующий структуру антигена H1 и рассказывающий нам, судя по всему, свою собственную историю, сильно отличающуюся от канзасского сценария. Из генеалогического древа вируса следует, что его гемагглютинин имел хождение среди людей за десять и более лет до 1918 года, когда «прирос» к семи сегментам РНК вируса птичьего гриппа, заместив ранее присутствовавший там собственный H-антиген, и лишь в результате этой роковой для человечества рекомбинации нуклеотидных сегментов (антигенного сдвига) на свет появился вирус испанского гриппа. Если именно так все и было, то это вполне объясняет казавшуюся ранее иммунологам загадочной неуязвимость детей в возрасте от пяти до пятнадцати лет, которые заболевали испанским гриппом столь же массово, как и представители других возрастных когорт, но благополучно выздоравливали. Надо полагать, гриппом с антигеном H1 они успели переболеть в младенчестве или раннем детстве и выработали против него иммунную защиту. Но при таком сценарии возникают другие и не менее головоломные вопросы, в частности: почему штаммы с этой версией H1, делающей вирус крайне заразным, годами присутствуют в человеческих популяциях, не запуская пандемии? Пока кабинетные ученые продолжают чесать головы в поисках решения этой головоломки, молекулярные часы исправно тикают и время от времени тревожно бьют, сигнализируя о том, что пришла пора поискать разумное объяснение и другим закономерностям, уходящим корнями в прошлое и вселяющим опасения за будущее человечества.

К настоящему времени сложился консенсус относительно того, что дикие птицы на протяжении сотен тысяч, а то и миллионов лет играли роль своеобразного первичного бульона из вирусов гриппа, и на поверхность этого варева со временем с незавидной регулярностью стала подниматься пена штаммов, опасных для человека. Есть гипотеза, что, как и в случае с ВИЧ, благоприобретенным человеком от обезьян, которые веками терпеливо и без особого ущерба для себя жили с подобными вирусами в лесах Африки, мы ненароком и по недоумию потревожили мирно дремавший в утробах птиц древний резервуар вирусов гриппа и тем самым позволили им нащупать пути передачи человеку. Но есть и иная версия, согласно которой человек играет куда более важную роль в экосистеме гриппа, нежели мы привыкли считать.

Обследуя – веточка за веточкой – генеалогическое древо вирусов гриппа, Воробей заметил, что птичий грипп появился и стал активно ветвиться относительно недавно не только по эволюционным, но даже и по историческим меркам, а это означало, что отнюдь не птицы были природным резервуаром гриппа. Отнюдь не в незапамятные, а во вполне уже летописные времена, а именно в 212 году до н. э., когда грипп без разбора косил и римлян, осаждавших Сиракузы, и эллинов, защищавших стены этого древнегреческого сицилийского города, люди, весьма вероятно, заражались гриппом не от домашней птицы, а от лошадей, также прирученных и одомашненных в ходе сельскохозяйственной революции. И лишь в новой эре, причем трудно даже сказать, когда именно, но однозначно где-то на протяжении двух ее долгих тысячелетий птицы оттеснили лошадей с позиции главного природного резервуара вируса, и конский грипп уступил пальму первенства птичьему. Выглядит так, что птичий грипп, от вируса которого на 7/8 унаследовал свои гены человеческий штамм «испанки» 1918 года, закрепился в Северной Америке примерно тогда же, когда из Торонто на весь континент распространилась эпизоотия конского гриппа, а именно – в 1872 году (газеты тогда красочно описывали полностью зачищенные от конных экипажей улицы Вашингтона и завалы невывезенных грузов, образовавшиеся на железнодорожных терминалах Филадельфии из-за острой нехватки чуть ли не поголовно выведенной из строя тягловой силы, поскольку тот грипп скосил не только лошадей, но и мулов). Воробей пока что не может сказать, от лошадей птицам или от птиц лошадям передался тогда вирус, да это и не столь важно, учитывая, что поголовье лошадей к тому времени и без гриппа начало резко снижаться вследствие перехода с гужевого на механизированный транспорт, а вот поголовье домашней птицы, напротив, повсеместно росло, как и плотность ее популяций на птицефермах, в свете развития в конце XIX – начале XX веков промышленного птицеводства. В любом случае к 1918 году вирус завершил миграцию в птичий резервуар, а лошади по старой памяти остались подвержены гриппу, но теперь они, подобно людям, стали просто потенциальными жертвами заражения птичьим гриппом. И действительно, армейские ветеринары ряда воюющих стран и даже нейтральных Нидерландов, зафиксировали на исходе и по завершении войны вспышки конского гриппа в кавалерийских частях, совпавшие по времени с волнами испанского гриппа у человека[325].