Блюз Сонни: Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах

Действительно, мистер Онгар насвистывал, сам того не сознавая, но мелодия, должно быть, все еще звучала у него в голове, потому что он просвистел несколько следующих тактов. Внезапно его широкое бледное лицо просияло.

— Вы правы, мистер… э-э… Хебблсуэйт, — вскричал он в восторге, — это ария из «Иуды Маккавея». Но если бы мне сказали, что здесь, в лондонском Сити, эту мелодию так быстро узнают, я бы не поверил. Так вы знакомы с музыкой Генделя? Это замечательно! Гендель, по моему мнению, величайший из музыкантов всех времен. Да, сэр, величайший. А вы знаете его о-ра-тории?

— Еще бы мне их не знать! — воскликнул мистер Хебблсуэйт. — Если бы вы состояли в Ладденстальском хоровом обществе столько лет, сколько я, вы бы тоже знали Генделя. Я пел эти оратории, можно сказать, до посинения. Да мы, черт возьми, мы их даже задом наперед знаем.

— Прекрасно! — И мистер Онгар снова лучезарно улыбнулся.

— Только я хочу сказать вам одну вещь, — продолжал мистер Хебблсуэйт дружелюбно, но настойчиво, — Вы эту мелодию насвистывали не совсем точно. Потому-то я и заговорил о ней.

Мистер Онгар был потрясен.

— Вот что: если я могу хоть чем-то горди-иться, — сказал он очень медленно, взвешивая каждое слово, — так это хорошим слухом, чутким к музыке вообще, а к музыке Генделя в особенности. И если я насвистывал эту мелодию, сэр, то вы можете дать голову на отсечение, что она должна звучать именно так, как я ее просвистел.

— Я не дал бы и двух пенсов, не то что голову, — воскликнул йоркширец. — Нет, вы свистели неправильно. И сейчас я вам покажу, где вы ошиблись. Слушайте!

И без лишних слов он довольно приятным баритоном спел свою версию этой мелодии, отбивая такт рукой.

Американец покачал головой.

— Нет. Я ничего не имею против этой мелодии. Я рад, что услышал ее. Но это не-е ария из «Иуды Маккавея» Генделя. Не знаю, что я насвистывал раньше, потому что я думал о другом, но я просвищу ее теперь, и вы сразу услышите, где вы допустили ошибку.

И мистер Онгар с серьезным видом вытянул свои пухлые губы и засвистел, отбивая такт по рукаву собеседника.

Теперь настала очередь мистера Хебблсуэйта покачать головой, что он и сделал. После этого два энтузиаста, отрезанные от мира в своей висячей клетке, начали жаркий спор и совершенно забыли, где они находятся. Им было не до того: они старались подавить друг друга своими музыкальными познаниями, а поскольку ни один из них не отличался чрезмерной скромностью, заняты они были основательно.

— А я вам говорю, — твердил мистер Хебблсуэйт, наклонившись почти к самому уху мистера Онгара и тоже слегка похлопывая по его рукаву, — что Ладденстальское хоровое общество… и заметьте, хоть Ладденсталь не такой уж большой город, вам придется немало побродить по свету, прежде чем вы найдете лучшее хоровое общество… так вот, Ладденстальское хоровое общество давало «Иуду» трижды, и я, можно сказать, насквозь пропитался этой музыкой… я ее знаю, как собственное имя.

— Я не говорил этого ра-аньше, — вскричал мистер Онгар, — но перед вами Джеймс Старк Онгар, глава фирмы «Онгар Тро-пи-кал Продактс». Никому об этом не рассказывайте, потому что я не хочу лишнего шума вокруг моей маленькой поездки за океан. Но теперь, раз уж вы знаете, кто я, знайте и то, что последние десять лет я финансирую Генделевский фестиваль Онгара — крупнейший музыкальный фестиваль нашего времени.

— А когда старый Джо Клаф… это наш дирижер… велит что-то выучить, так ты должен это выучить без дураков. А когда ладденстальские певцы поют ораторию, то не кое-как, через пятое на десятое, а вызубрив ее всю от корки до корки. И мы исполняли «Иуду» не один раз, а целых три…

— Теперь позвольте мне сказать вам кое-что. Я собрал лучшую коллекцию рукописей и писем Генделя — лучшую не в Америке, а в мире. Перед вами человек, который отдает музыке Генделя лучшие минуты своей жизни… не занятые бизнесом… и тратит на нее немало долларов; человек, в чей дом в Нью-Йорке приходят величайшие дирижеры, чтобы побеседовать с ним о Генделе. И уж если я насвистываю мелодию Генделя, то насвистываю ее правильно. Я не могу ошибиться.

Тут они неожиданно заметили, что находятся на дне шахты лифта; швейцар и какой-то человек в комбинезоне открыли им дверцы и принялись подробно объяснять, почему лифт так долго стоял. Но мистер Онгар и мистер Хебблсуэйт только отмахнулись. Их больше не интересовали лифты. Они были слишком заняты своим спором. Перебивая друг друга, они вышли на улицу, где американца ждал большой прокатный «роллс-ройс».

При виде этой машины у мистера Онгара родилась одна мысль.

— Послушайте-ка, мистер Хебблсуэйт, — сказал он с необычным для него пылом. — Вы человек занятой. Я — тоже… вы даже представить себе не можете, как я занят. Но мы просто обязаны решить этот спор. В моем номере в «Палейшл» лежит партитура «Иуды Маккавея» — в натуральную величину издание восемнадцатого века, я купил ее всего два дня назад… давайте сейчас подъедем туда и все выясним. Мне бы не хотелось весь остаток дня думать о том, что я так и не доказал вам вашу ошибку. Что вы на это скажете?