Блюз Сонни: Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах

Первый шаг к разгадке был сделан благодаря сонетам, которые безнадежно влюбленные космонавты декламировали огурцевидным предметам своих чувств. Хотя слова, как их ни переведи, для вышеупомянутых предметов оказывались полной бессмыслицей, сама декламация не только привлекла пристальное внимание минервианцев, но, похоже, даже их волновала. Те, кто изучал бортовые журналы первых экспедиций, тоже отметили: до того, как физическая неосуществимость проституции была доказана, претендовавшие на роль куртизанок в некоторых случаях исторгали из своих глубин робкое тихое пение, напоминавшее речь на каком-то тональном, вроде китайского, языке. Когда же оснащенные телевизионными камерами роботы землян были миниатюризованы и смогли передвигаться по извилистым ходам минервианских нор, на некоторых из передававшихся нечетких, прыгающих (помехи из-за никеля были ужасающие) изображениях оказались какие-то стержни или палки, размещенные параллельно по их убывающей длине, а также другие стержни, возможно, полые, расширяющиеся на одном конце или с продольным рядом отверстий. Разумеется, это были более грубые, чем на Земле, музыкальные инструменты, изобретенные самими минервианцами и напоминавшие земные ксилофоны, трубы и флейты. Спрятаны они были в глубине нор, в таких местах, где их не могли увидеть свежевыросшие особи; там же оказались протоарфы, квазискрипки и какие-то явно ударные по своему назначению конструкции. Когда же ползающих по норам роботов-телевизионщиков оснастили микрофонами, оказалось, что не только в частных жилищах, но и в торговых комплексах звучит постоянно, хотя и приглушенно, музыка — понятие, обозначавшееся у минервианцев тем же словом, что и «жизнь».

Исходя из этих открытий, группа психиатров Китайско-Американского Космического Агентства убедила некоторое количество минервианцев подвергнуться психоанализу. С одной стороны, минервианские сновидения, переполненные такими символами, как лестницы, клапаны, синусоидальные кривые и полированные внутри полые предметы, с другой — наблюдавшаяся у анализируемых под седативными средствами деформация речи в направлении большей мелодичности, и, наконец, случай минервианца (психиатры между собой, в память о знаменитой больной Фрейда, называли его Дорой), которого мучило навязчивое стремление «гудеть», подводили, как и информация, полученная мини-роботами, к одному заключению: бесполые минервианцы на их планете, окруженной толщей жидкого водорода, живут ради музыки, хотя представление о музыке у них самое примитивное.

В последовавшем затем на Минерве торговом буме за одну песню давали не одну тонну никеля. За шпионаж в пользу Земли с местным жителем расплачивались пластмассовой губной гармоникой; кабинет министров или правление корпорации можно было купить одним только обещанием показать диаграмму позиций пальцев при игре на кларнете или проигрываньем старой, на семьдесят восемь оборотов пластинки с записью джазовой композиции «Прогулка ондатры». Когда по радио впервые на планете транслировали симфонию (это была брамсовская Четвертая, ми минор), минервианцы, услышав, как после струнных тему повел гобой, забились в экстазе, и, не сжалься над ними звукооператор, не сними с пластинки иглу и не поставь вместо Брамса «Американский патруль» в аранжировке Фреда Вэринга, им всем наверняка пришел бы конец. В те времена многие среди минервианцев, внезапно лишенных музыкальной невинности, умерли от чрезмерно большой дозы музыки, а еще многие опубликовали статьи-исповеди, создали радикальные политические партии и занялись (иногда с разочаровывающими результатами) групповым прослушиванием музыки.

То, что музыка значила для минервианцев, было за пределами понимания землян. Скучная мешанина из глухого буханья, тонкого писка и колокольного звона, искусство настолько лишенное выдумки, что даже самые лучшие места этой музыки Моцарт мог бы сочинить между двумя ударами кием во время игры в бильярд, она, их музыка, для жителей Минервы была, возможно, вибрацией, заключающей в себе все вибрации, была разрешением самых глубоких экзистенциальных конфликтов, психологическим преодолением дисгармонии (было высказано и такое предположение) между электрической непроводимостью их асбестовой «земли» и высокой проводимостью их аргонового неба. В музыкальности минервианцев, даже после того как ее подвергли всей мыслимой эксплуатации и эгоистически расширили, оставалось что-то холодное и вычурное. В запутанном древнем минервианском мифе содержится в связи с музыкой глухой намек на какие-то запреты. В минервианском Раю музыка звучит несмотря на отсутствие каких бы то ни было музыкальных инструментов, она как бы слышна и не слышна. А когда минервианец на склоне лет оглядывается на прожитую жизнь, вспоминается ему прежде всего музыка, та, которую он слышал, и та, которую он играл.