Судьбоносное заседание кабинета министров Израиля в воскресенье, 4 июня, длилось более семи часов, после чего правительство единогласно проголосовало за то, чтобы поручить войскам «начать военную операцию с целью освобождения Израиля из-под осады и предотвращения надвигающегося нападения объединенных сил арабских стран». Утром следующего дня израильские самолеты бомбили египетские аэродромы. Война началась, и была менее чем за неделю с блеском выиграна Израилем[400]
. Израильские силы заняли не только сектор Газа и Синайский полуостров, но и Западный берег Иордана и Голанские высоты. Советские политики, стремившиеся запугать Израиль, вынув из бутылки джинна угрозы региональной войны, сами того не желая, получили эту войну, в которой все патронируемые ими арабские страны проиграли самым унизительным образом.По свидетельству Е.М. Примакова, масштаб поражения египетской армии стал понятен компетентным инстанциям в Москве уже в первые часы войны, когда, дезинформированные лживыми победоносными сообщениями каирского радио, учившиеся и работавшие в Москве египтяне испытывали неуместный прилив национальногражданской гордости[401]
. Советская дипломатия немедленно стала требовать прекращения боевых действий (А.Н. Косыгин направил обращение по этому вопросу Л. Джонсону, а также Г. Вильсону и Ш. де Голлю еще 6 июня, а затем еще одно — 8 июня и третье — 10 июня[402]), но сделать этого не удалось: война прекратилась только тогда, когда израильские силы добились победы не только на египетском, но и на иорданском и сирийском фронтах. 10 июня советское руководство приняло решение о разрыве дипломатических отношений с Израилем[403], что в перспективе имело значение лишь как фактор демонстрации солидарности с разгромленными арабскими странами, ибо главное, в чем был заинтересован Израиль — в выдаче разрешений на эмиграцию советским евреям, а таковые разрешения в период после Шестидневной войны и разрыва дипломатических отношений, как оказалось, власти, начиная с 1969 года, стали выдавать в несравнимо больших количествах, чем прежде, вследствие чего само по себе формальное отсутствие связей между двумя странами существенного урона Израилю не нанесло. Разрыв Советским Союзом дипломатических отношений, в принципе, толкал Израиль в американские объятия, но руководители еврейского государства к тому времени имели возможность оценить, чего на самом деле стоили многолетние заверения о дружбе и заботе о безопасности Израиля; как следствие, к сближению с США отношение было очень и очень осторожным.Вскоре после завершения боев 10 июня Дин Раск обсудил с Аббой Эвеном параметры будущего территориального урегулирования. Разочарованный тем, что израильтяне намеревались сохранить за собой большую часть земель, захваченных у Иордании в ходе Шестидневной войны, Д. Раск напомнил А. Эвену о том, что Израиль всегда отказывался от каких бы то ни было территориальных амбиций. «Мы поменяли свою позицию», — заявил Эвен, который позже назвал границы, в которых Израиль существовал в 1949–1967 годах, «границами Освенцима». Обеспокоенный тем, что Израиль может поменять свою позицию также и по вопросу ядерного оружия, Д. Раск спросил: «Не собираетесь ли вы стать первым государством, привнесшим ядерное оружие на Ближний Восток?» — «Нет, — ответил А. Эвен, не без некоторой издевки добавив: — Но мы не будем вторым»[404]
.