Ближний круг «царя Бориса»

Откровенно говоря, Илюшину было сложнее, чем мне, – каждое утро он обязан был относить шефу документы. Ельцин реагировал на появление первого помощника сухо.

– Положите бумаги на стол, – лаконично, не поднимая глаз, буркал Президент.

К концу отпуска шеф решил с нами помириться. Пригласил в баню приехавших отметиться Барсукова, Грачева (они тоже подписали письмо) и меня. Когда после парилки выпили, начал «наезжать»:

– Как вы могли, как вы осмелились такое написать! Так нахально повели себя… Мы же друзья, кому нужны эти коллективные письма?

Ельцина, оказывается, сильнее всего возмутили не подписи Коржакова, Барсукова и Грачева под письмом, а еще каких-то посторонних людей, например помощников, которых он друзьями не назначал. Борис Николаевич даже пригрозил уволить обнаглевших соратников, и они тряслись от мрачных перспектив.

Но в итоге Президент поступил мудрее. Он вызывал поодиночке каждого из подписантов и требовал раскаяния. И все они безропотно отрекались от подписи под письмом со словами:

– Виноват, Борис Николаевич… Больше такого не повторится.

Не отказался только я. Трижды Президент уговаривал меня покаяться, но я твердо отвечал:

– Считаю, что в тот момент мы были абсолютно правы.

«Инцидент» не испортил наших отношений. Если мы оставались наедине, Ельцин президентом для меня не являлся. Друг друга мы тогда считали «кровными» братьями (старшим и младшим) – в знак верности дважды резали руки и смешивали нашу кровь. Ритуал предполагал дружбу до гробовой доски. При посторонних же я всем своим видом показывал, что Борис Николаевич – Президент при любых обстоятельствах.

Премьер

Как-то я принес Черномырдину список из восьми фамилий. Это были люди из его ближайшего окружения. Пояснил, что все они коррумпированы и желательно от нечестных чиновников избавиться. Виктор Степанович изобразил заинтересованность:

– Надо их проверить.

– Пожалуйста, проверяйте.

Но из всех тех, кто значился в списке, убрал только Александра Шохина, да и то якобы за обвальное падение курса рубля в памятный «черный вторник». А потом назначил его своим заместителем в проправительственное движение «Наш дом – Россия».

У меня с премьер-министром были умеренно-доверительные отношения. Я всегда мог напрямую ему позвонить, переговорить на самые деликатные темы. Иногда направлял аналитические материалы, и он благодарил:

– Саша, ради бога, присылай еще.

Меня он называл и Александром Васильевичем, и Сашей. Иногда я тоже невзначай переходил на «ты».

Обижался на меня Черномырдин только из-за Сосковца. С Олегом я дружил, а Виктор Степанович с ним конкурировал.

Когда Виктора Степановича назначили Председателем Правительства России, ко мне пришел его адъютант Александр Сошин и спросил, могу ли я посодействовать его назначению начальником отделения охраны Черномырдина. За хлопоты обещал исправно служить и Президенту, и премьеру, и мне лично. Я этот вопрос решил. В дальнейшем премьер и начальник охраны сошлись, и Виктор Степанович не раз наставлял полковника:

– Учись у Коржакова, будь у меня Коржаковым.

Первый раз я засомневался в искренности отношения Черномырдина ко мне после начала чеченской войны, в феврале 95-го. Второй, государственный канал телевидения – РТР – в недопустимо грубой форме, до прямых оскорблений осуждал Президента за ведение боевых действий в Чечне. Ельцина возмущала вся эта, как он выражался, «чернуха». Выход, как казалось, был один – снять с поста руководителя гостелекомпании Олега Попцова. Но все опасались осуждения в прессе – Попцов слыл демократом, к тому же, стоял у истоков создания канала «Россия».

Указ о снятии шеф поручил подготовить Службе безопасности, чтобы в случае большого скандала всю вину свалить на «зарвавшегося» Коржакова. Кстати, при второй попытке уволить Попцова Ельцин поручил подготовить указ Олегу Сосковцу. Я понимал деликатность ситуации, приготовился к обструкции журналистов, но на всякий случай попросил составить два проекта указа. Бумаги отличались друг от друга лишь одной фразой – в первом документе на место Олега Попцова назначали Сергея Носовца (он тогда являлся руководителем Департамента по СМИ Администрации Президента) исполняющим обязанности руководителя канала, а во втором – сразу главой телекомпании.

К Носовцу у меня было хорошее отношение. Помнил, как он резко выступал против Хасбулатова, яростно, «по-петушиному» защищая позиции Бориса Николаевича в те времена, когда было неясно, кто победит в схватке. Ельцин тоже тепло относился к Носовцу и, несмотря на наушничество Филатова, не позволил в свое время уволить Сергея из президентской Администрации.

Оба проекта указа я привез Борису Николаевичу в Барвиху – на даче он грипповал и хандрил. Ельцин внимательно прочитал бумаги.

– Нормально, но мне надо знать мнение Виктора Степановича, – сказал Президент.

– Хорошо, я сейчас к нему съезжу.

Черномырдину я позвонил из Барвихи, выразил соболезнование: именно в этот день он вернулся с похорон брата. Потом обратился с просьбой: