Близкие люди

Так она работала года четыре, пока однажды ее случайно не услышал новый главврач — молодая мрачная баба, предпочитавшая зеленую хирургическую форму стандартным белым халатам и, по слухам, до их поликлиники работавшая в военных госпиталях то ли в Ташкенте, то ли в Джелалабаде.

Послушав нежную Валю, баба-главврач — истеричка чертова, вот кому лечиться-то нужно! — за шиворот выволокла недоумевающую регистраторшу из-за обшарпанной стойки, на глазах у потрясенных больных и персонала проволокла ее прямиком в отдел кадров и там быстро и деловито написала в трудовой книжке: «За халатное отношение к работе…»

Через пять минут Валя с узелком, в котором были собраны все ее пожитки — сменные туфли, шаль на случай холодов, кипятильник и трудовая книжка с записью «За халатное отношение», — уже брела домой, утирая горькие слезы.

Конечно, мама попыталась урезонить истеричку глав-врачиху: и на прием ходила, и письма в инстанции отправляла, и в общественную приемную районного депутата записалась, но ничего не помогло. Главврачиха оставалась на своем месте, а в депутатской приемной маме посоветовали шума не поднимать — глав-врачихин муж оказался медицинским генералом, на днях получившим Героя Советского Союза, о чем написала всесильная в те времена газета «Правда».

На этой патетической ноте Валина карьера завершилась, но Чернову об этом знать не полагалось. Для него она была вечной труженицей, получившей неожиданную возможность чуть-чуть передохнуть.

В конце концов, замуж для того и выходят, чтобы быть «за мужем». Вот она и была «за мужем», и что тут плохого?

Плохо было только одно — она целиком и полностью зависела от этого самого мужа, и не было никаких гарантий, что завтра он не выставит ее вон с узелком и записью «За халатное отношение…».

Она делала все, чтобы этого не произошло. Она была твердо уверена, что, если будет контролировать каждое его движение, если заставит его думать о ней каждую секунду, если он должен будет ежедневно служить ей или ее матери, у него не останется ни сил, ни времени ни на что — или кого! — другое. Такое у нее было представление о жизни.

И вдруг, впервые за десять лет, ее муж вышел из-под контроля. Это было как-то… очень неожиданно и совсем некстати. Она понятия не имела, что с ним таким, вышедшим из-под контроля, делать.

Кроме того, она боялась матери, с которой предстояло объяснение.

Что Валя ей скажет? Что тактика слез и тяжких вздохов неожиданно стала неактуальной? Что мужу наплевать на ее зареванное личико и перспективу провести одинокую ночь в гостиной на диване? Что нужно срочно выработать какую-то другую тактику, отличную от предыдущей и очень — очень! — действенную?!

Подумав и повздыхав, она разлила на кухне вонючий валокордин и сморщилась от отвращения. Она всегда так делала, когда хотела продемонстрировать, как ужасно виноват перед ней муж — до сердечного приступа довел! — по опыту зная, что мерзкий густой запах расползется по квартире в мгновение ока. От этого запаха ее всегда вполне натурально тошнило, и при этом она очень уместно бледнела. Вооружившись еще и ваткой, пропитанной нашатырем, она осторожно поскреблась в дубовые двери гостиной, за которыми жил своей жизнью ее — и как будто чужой! — муж.

— Вадик, впусти меня, пожалуйста!

За дубовыми дверями было тихо, потом послышался какой-то шорох, как будто муж резко поменял положение, но с дивана не встал.

— Вадик?!

— Валь, я не могу сейчас разговаривать, — сказал он из-за двери. — Слышишь? Мне полежать нужно.

— Ты заболел? — спросила она с надеждой.

Господи, вот была бы радость, если бы он всего лишь заболел! Хорошо бы он заболел, тогда жизнь вновь стала бы простой и неопасной! Через некоторое время можно будет вернуться на диван, включить «Унесенных ветром» и ни о чем не думать, не заботиться, не волноваться.

— Нет, Валь, — ответил он, кажется, сквозь зубы, и она на минутку прикрыла глаза. — Я здоров. Не приставай ко мне сегодня, ладно?

Это было самое худшее. Ничего не могло быть хуже, чем «не приставай ко мне». А что ей прикажете делать, если не приставать к нему?!

— Вадик, — начала было она и осеклась, потому что он как будто даже зарычал сквозь зубы за запертой дверью, и это было так страшно, что она, как кошка, наделавшая дел в хозяйской кровати, семенящим пристыженным шагом отбежала за угол и притаилась.

Чернов слышал в коридоре ее перепуганные шажочки, и чувство вины, привычное, как вытертые на коленях ветхие джинсы, в которых он всегда страдал или болел, на миг затмило все остальные чувства.

Он не должен так ее пугать. Она слабая, глупая и ни в чем не виновата, разве что в его окончательно загубленной жизни.

Или не слабая, но все равно глупая, и уж в этих его неприятностях она никак не может быть виновата!

А, черт, как же его угораздило так вляпаться!..

Мать твою!..

Нужно попробовать порассуждать логически, хотя в логике он никогда не был силен.