Когда «Ностальгия» была закончена и в 1983 году показана на фестивале в Каннах (картина получила Приз за режиссуру, Приз ФИПРЕССИ и Приз экуменического жюри. —
В итоге отец с мамой остались, а меня в течение следующих нескольких лет не выпускали. Родители находились за границей, мама была вторым режиссером на картинах отца, а я был заложником. Меня выпустили, только когда узнали, что у отца рак, что он уже неизлечимо болен.
— А с кем вы жили
?— С бабушкой, маминой мамой. Ее звали Анна Семеновна Егоркина. Она по профессии была портной, шила платья, делала очень красивые вещи. Может быть, в другой ситуации могла бы стать успешным кутюрье. Она маме все платья делала. Мама не покупала ни одного наряда в бутике, на приемы всегда ходила в платьях, сделанных бабушкой. Фантазия у нее была невероятная. Удивительные руки. Когда у нее уже было очень плохое зрение (ведь бабушка с 14 лет работала), она потом практически наощупь делала вещи.
— Родители были в Италии, Вы — в Москве. Хоть как-то общались
?— По телефону Когда они уехали, мне было 12 лет, а увиделись мы, когда мне уже исполнилось 16. Для мальчика это, поверьте, не самый простой возраст.
— К тому же вам в Москве наверняка приходилось слушать об отце какие-то не самые добрые слова
?— Слушал, но относился спокойно, про него всегда что-то говорили. А в тот период даже и говорили мало, потому что от нашей семьи после заявления Тарковского о решении остаться на Западе, все отвернулись и куда-то пропали. У нас тогда все чего-то боялись.
— А как к Вам в школе относились
?— Нормально…
— Или там просто не знали, кто такой Андрей Тарковский
?— Нет, там знали. Просто приличные были учителя и школа.
— А Вы понимали, почему не видите родителей
?— Ну конечно. Я же видел все эти истории с бюрократами советскими, когда каждый фильм приходилось «пробивать» по несколько лет. За 20 лет отец снял только 4 картины.
— А мама тоже не могла к Вам приехать
?— Нет, не могла. Если бы она приехала, ее бы потом просто не выпустили.
— А Вы у бабушки спрашивали, почему все так происходит
?— Нет, я понимал, что отец хочет снимать кино. Он сказал, что хочет поработать 3–4 года за границей. Я просто ждал выезда, был уверен, что уеду, абсолютно четко знал, что рано или поздно это случится. У меня как-то в голове это отложилось. И это мне помогало. И отец тоже говорил, что мы скоро увидимся, каждый раз по телефону говорил. Но, конечно, эти годы в разлуке были тяжелыми.
— Наверное, когда отец звонил по телефону, сразу начиналась прослушка.
— Да, слушали, конечно, и письма вскрывали. Но это воспринималось нормально. Так происходило не только после его отъезда, наш телефон был под контролем всегда.
— А бабушка никогда не говорила — почему нельзя здесь жить, снимать советские фильмы
?— Нет, отца все поддерживали. И мама, и остальные прекрасно понимали, кто такой Тарковский, что для него творчество — это самое главное. Из домашних его никто никогда не обвинял. Нет, ни в коем случае… Он был человек творческий и жил для того, чтобы снимать кино.
— Ас дедом Вы общались
? Арсений Тарковский ведь был большим поэтом и яркой личностью.— Когда отец был здесь, мы общались. А потом… Решение отца остаться за границей нас немножко отдалило, потому что Арсений Александрович был против того, чтобы сын не возвращался. Деда я видел только несколько раз. С отцом мы ездили навещать его, он тоже не очень часто с ним общался. Они любили друг друга, но у них была такая любовь на расстоянии.
— Арсений Тарковский был очень известный поэт в те годы
?— Он был очень известный среди знающих людей.
— А в школе Вы говорили, что ваш любимый поэт — Арсений Тарковский
?— Я говорил, что это мой любимый поэт, но учителя сразу переводили тему на другое. Тогда на имя деда существовало своего рода табу…