Блокада. Книга 5

– Совершенно верно, – сказал юноша. – Моя фамилия Бабушкин.

Эта фамилия ничего не говорила Валицкому. Однако он слегка наклонил голову и сказал с готовностью:

– Я к вашим услугам.

Бабушкин, мельком оглядывая комнату, умиротворенно, почти блаженно отметил:

– Здесь у вас тепло!

– К сожалению, лишь до тех пор, пока горят дрова. Эти печки совершенно не держат тепла.

– С вашего разрешения, я сниму шубу, – опять улыбнулся Бабушкин.

– Да, да, конечно, – засуетился Валицкий, убирая с кресла какую-то свою одежду и как бы извиняясь за то, что сам не предложил этому Бабушкину раздеться. – Прошу вас, располагайтесь и садитесь вот сюда.

Бабушкин размотал свой шарф, снял шубу, положил ее на подлокотник кресла и, опустившись на мягкое сиденье, забросил правую ногу на левую, обхватил колено руками.

– У меня есть поручение руководства, Федор Васильевич!

– Простите, какого именно руководства? – с недоумением воззрился на него Валицкий.

– Ну нашего, конечно, комитетского.

– Гм-м… И в чем же, смею спросить, заключается это поручение?

– Мы хотим просить вас, Федор Васильевич, выступить по радио.

– Что?! – удивился Валицкий.

– Ну… принять участие в радиопередаче! – пояснил Бабушкин и, упираясь носком перекинутой ноги в резную тумбу стола, уточнил деловито: – Выступление короткое, минуты на три-четыре.

Подобного рода предложений Валицкий за всю свою жизнь не получал ни разу.

– Позвольте, с чем же я должен, как вы изволили выразиться, «выступать»?

– Ну, – пожал своими острыми плечами Бабушкин, – сейчас тема, как вы сами понимаете, одна: война, защита Ленинграда. Вы же знаете, Федор Васильевич, что у нас систематически выступают представители ленинградской интеллигенции. Выступал Шостакович, все время выступают Николай Тихонов, Всеволод Вишневский, Ольга Берггольц, Кетлинская, Саянов…

– Да, да, конечно, я слышал, – торопливо подтвердил Валицкий. – Радио – это сейчас почти единственное, что связывает меня с остальным миром. Но сам я… я же, извините, не музыкант и не писатель.

– Рабочие и военные, которые каждый день участвуют в наших передачах, тоже не пишут ни музыки, ни стихов, – возразил Бабушкин. – Кроме того, мы привлекаем и выдающихся ученых. Очень важно сказать защитникам Ленинграда, в том числе молодежи, что старая русская интеллигенция с нами, в одном ряду с коммунистами и беспартийными советскими людьми. Что она также ненавидит фашизм…

«Старая русская интеллигенция!» – мысленно повторил Валицкий. В устах этого молодого человека, почти юноши, отвлеченные эти, хотя и привычные для слуха, слова прозвучали по-новому, обрели вполне конкретный смысл.

«Значит, я представитель старой русской интеллигенции, – усмехнувшись про себя, подумал Валицкий. – Никогда не думал, что кого-то представляю. Всегда полагал, что я сам по себе. А вот другие, оказывается, видят во мне нечто большее, чем я сам. Странно!..»

– Благодарю за честь… – смущенно пробормотал он, – но ваше… э-э… предложение застало меня несколько врасплох. Скажите, почему, собственно, вы остановили свой выбор на мне? В Ленинграде есть люди гораздо более известные. Даже из числа архитекторов. И кто дал вам мой адрес?

– Адрес ваш узнать было не так уж трудно, у нас есть все довоенные справочники и телефонная книга, – простодушно ответил Бабушкин. – А выбор?.. Он исходит не от меня, а от Ходоренко.

– От кого?

– От нашего руководителя, товарища Ходоренко.

Валицкий недоверчиво покачал головой. Он никогда не знал никакого Ходоренко и очень сомневался, чтобы тот знал его.

– Да вы, кажется, мне не вполне доверяете? – почему-то обиделся Бабушкин. – Я могу предъявить вам свое удостоверение. – И полез было в карман ватника.

Валицкий отстраняюще поднял руку:

– Нет, нет, что вы! У меня нет никаких оснований не доверять вам. Простите великодушно, если я дал повод для такого предположения. Однако поставьте себя на мое место. Я даже не помню, когда держал речь последний раз перед моими коллегами – архитекторами. Я, видите ли, человек… ну, как бы это сказать… не общественного склада характера. И меня искренне удивило, что ваш уважаемый руководитель выбрал меня.

– Не только вас, – опять уточнил Бабушкин. – Я имею поручение обратиться и еще к ряду лиц. А откуда Ходоренко знает каждого из названных им людей, ей-богу, понятия не имею. Готов даже допустить, что кого-то из них сам он не знает. Возможно, что какая-то фамилия подсказана ему товарищем Васнецовым, у которого он побывал сегодня утром.

«Ах, вон оно что! – мысленно воскликнул Валицкий. – Значит, и мою фамилию назвал Васнецов. Только… он же видел меня здесь совсем беспомощным. Да, но после того я сообщил ему, что совершенно здоров…»

Эти мысли пронеслись мгновенно. Вслух же Валицкий сказал:

– Повторяю, я никакой не оратор.

– Ораторы нам сейчас и не нужны, – заверил Бабушкин.

– Тем не менее… – начал было Валицкий, но Бабушкин прервал его: