Блокада. Том 2

Однако после того, как пал Орел и моторизованные немецкие соединения, развивая успех, устремились вдоль шоссе на северо-восток, к Туле, расположенной в ста восьмидесяти пяти километрах к югу от Москвы, ни у кого в Ставке уже не оставалось сомнений, что не Орел, не Тула и не Калинин являются конечными целями этого наступления немецких войск, а сама Москва.

Сталин созвал заседание ГКО, на котором Можайская полоса обороны, проходившая в ста с небольшим километрах западнее Москвы, была определена как главный рубеж сопротивления войск Западного фронта.

К концу заседания из Генштаба поступило утешительное сообщение: на Тульском направлении враг остановлен у Мценска. Однако в тот же день — четвертого октября — Сталину позвонил по ВЧ командующий Западным фронтом Конев и доложил об угрозе выхода танков противника в тыл трем его армиям. Конев предлагал отвести эти армии на линию Гжатска.

Сталин колебался. Он хотел задать Коневу несколько дополнительных вопросов, но телефонная связь прервалась…

Вслед за тем в Москву стали поступать новые тревожные известия. Из штаба Московского военного округа сообщили, что отдельные военнослужащие из второго эшелона Резервного фронта утверждают, будто они с трудом вышли из окружения. Это означало, что прорван не только Западный, но и расположенный за ним Резервный фронт.

Когда о полученных сведениях доложили Сталину, он немедленно позвонил Шапошникову и потребовал разъяснений. Шапошников ответил, что в Генштабе данных о прорыве Резервного фронта нет, но нет и связи ни с Буденным, ни с Коневым.

Тем временем летчики истребительного полка ВВС Московского округа, вылетавшие на очередное барражирование, обнаружили продвижение колонны танков и мотопехоты противника со стороны Спас-Деменска на Юхнов.

Сталин узнал об этом не сразу, поскольку командующий Московским военным округом Артемьев доложил результаты воздушной разведки не ему, а Шапошникову.

Начальник Генштаба выслушал этот доклад с нескрываемым удивлением и высказал предположение, что летчики ошиблись.

Погода в тот день стояла хмурая, исключить ошибку было нельзя, и Артемьев заколебался: звонить Сталину или пока воздержаться? Наконец решился и позвонил.

Сталин приказал поднять в воздух новое подразделение и перепроверить полученную информацию…

В двенадцатом часу ночи Сталин направился в свою квартиру, расположенную на первом этаже того же здания, где находился его служебный кабинет, приказав Поскребышеву и начальнику охраны не беспокоить его в течение ближайших трех-четырех часов, если не будет совершенно срочных сообщений с фронтов.

С того момента как началось немецкое наступление, Сталин работал с огромным напряжением. И наконец почувствовал, что, не отдохнув хотя бы несколько часов, не сможет работать дальше.

В квартире было пусто. Пожилая женщина, экономка, дважды в день являвшаяся в эту заброшенную, не любимую Сталиным, казенно обставленную квартиру, чтобы поддерживать в ней чистоту и образцовый порядок, почти не нарушаемый хозяином квартиры, давно ушла спать.

Сталин миновал кабинет, столовую и вошел в спальню. Но, увидев аккуратно застеленную постель, посмотрел на нее с неприязнью, даже с ненавистью, резко повернулся и направился в кабинет.

В глубине души его все еще жила надежда, что летчики ошиблись. Однако, уже наученный горьким опытом, Сталин теперь больше всего остерегался принять желаемое за действительное. И хотя отсутствие телефонной и телеграфной связи с Коневым и Буденным не давало ему возможности составить точное представление о создавшейся в последние часы обстановке на Западном и Резервном фронтах, Сталин имел все основания полагать, что она крайне тревожна.

Он посмотрел на часы — стрелки показывали без десяти двенадцать. В это время обычно уже объявлялась воздушная тревога: немецкие самолеты, как правило, пытались прорваться к Москве ночью. Но сейчас было необычно тихо — ни выстрелов зениток, ни разрывов фугасных бомб.

Сталин слегка приподнял штору и посмотрел в низкое окно. Небо казалось почти черным, затянутым облаками. Он подумал о том, что повторная воздушная разведка вряд ли сможет что-либо определить, пока не наступит рассвет. Даже высылать ее сейчас было бесполезно.

С досадой опустив штору, Сталин подошел к столу и сел сбоку от него.

На столе лежали раскрытая коробка «Герцеговины» и спички. Он взял папиросу и закурил.

На людях Сталин курил только трубку, с трубкой же был запечатлен на десятках тысяч портретов. Однако, оставаясь один или в кругу близких ему людей, нередко курил и папиросы.

И вот теперь, сделав несколько глубоких затяжек, он положил папиросу на край пепельницы и тяжело облокотился рукой об угол стола, подперев ладонью голову.

Было тихо.

И эта тишина, мысленно сопоставляемая Сталиным с тем, что, несомненно, происходило сейчас на фронте, действовала на него угнетающе.

«Что же они увидели там, эти летчики?» — снова подумал он.