Блокадные девочки

– Просто сказали, что надо ехать. Но не могу сказать, что мы не хотели. Мы же к немцам относились как к врагам, и все их зверства были еще так близко. Вот уже потом, когда я в городе видела пленных немцев, мне их было жалко, я им однажды дала кусок хлеба, меня даже бабка какая-то заругала.

– А тогда, у «Гиганта», вам их было жалко?

– Не жалко, но как-то страшно. Это очень странно и страшно – мгновенная смерть у тебя на глазах. Но жалости не помню.

– Вам не казалось, что такая публичная казнь – лишнее?

– Нет, было чувство, что это необходимо. Они такое натворили со страной, что это надо было сделать.

– Вы знали, кто эти немцы и какие они преступления совершили?

– Нет. Не помню, чтобы я об этом читала в газетах. По радио вроде рассказывали, за что их казнят. Но мы просто понимали, что они за Гитлера погибают.

– А какая-то женская жизнь у вас была в блокаду? Романы, влюбленности?

– Нет. Романы какие-то у девушек начались только после 43-го года, как у Муси. У меня, видимо, месячные должны были начаться перед самой войной, уже грудки росли, шишечки вот здесь такие были. Но все остановилось. Так что месячные только в шестнадцать лет начались.

Я такая дура тогда наивная была! Ничего не знала. В эвакуации в Кумаке я жила в общежитии со старшими девчонками. И слышала их разговор: «Танька беременная». – «Откуда?» – «Ветром надуло!» Я так напугалась, ведь там такие ветры гуляли. Подумала, что и я буду беременная. И как же я, беременная, приеду домой в Ленинград?

Нина

Нина Алексеевна Зацепина

– Четкой канвы в голове нету никакой, я помню блокаду такими, знаете, вспышками. Мне всего семь лет было, когда война началась.

– Ваши родители чем занимались?

– Они из крестьянских семей, мама из Тверской губернии, неграмотная, образование – один класс. Отец (его я почти не помню) – из Калужской губернии. Мама и папа работали на заводе цветных металлов Ворошилова, на Пряжке. Мама телефонисткой, а папа слесарем. Мы жили в большой коммунальной квартире – нас было в квартире 15 человек. Огромная квартира, я ей очень гордилась.

– Где эта квартира находилась?

– На Васильевском острове в Тучковом переулке, дом 11, квартира 20. Но в июне месяце, когда война началась, я была с детским садом где-то на даче. Когда узнали про войну, нас повезли в город. По дороге нам встретились какие-то военные, которые нас о чем-то очень настойчиво расспрашивали. Потом мы решили, что это шпионы были немецкие…

– Вы верили в шпионов и диверсантов?

– Верили. Была шпиономания, говорили, что, если в окне свеча выставлена, значит подают сигнал. Но, может, так и было…

– Вас не отправляли в эвакуацию?

– Когда началась массовая эвакуация, мама хотела уехать. Комната у нас была маленькая, длинная, узкая, 16 метров с одним окном. У меня в памяти остались две корзинки с крышками и чемодан. Это было все наше добро. И вот эти корзинки и чемодан появлялись по-моему раза три. Появлялись – и исчезали. Появлялись – и исчезали. Мама никак не могла решиться уехать. И в конце концов решила, что мы никуда не поедем. Останемся здесь – будь что будет.

– Вы потом жалели, что не уехали?

– Никогда не жалели, мы ведь выжили.

– Бомбежки и обстрелы хорошо помните?

– Лучше всего помню чувство страха. Когда начинался обстрел, мы бежали в бомбоубежище. Из подворотни наискосок надо было пробежать под градом осколков. Это было очень страшно. В бомбоубежище на Васильевском мы проводили целые часы, это был наш второй дом, у каждого там было свое место, мы туда кукол брали, игрушки. Папа как дружинник ходил на чердак и сбрасывал оттуда зажигалки. Когда бомба попала в зоосад и ранило слона, папа меня специально притащил на крышу, и я слышала этот ужасный рев. Я этот рев до сих пор помню. И помню, как горели Бадаевские склады – это я тоже с папой с крыши видела. Было такое впечатление, что горит весь город. Сплошной огонь. Там были запасы сахара, сахар таял, вытекал, и эти сахарные дорожки горели. Наш Тучков переулок упирается в набережную Макарова, в костел Святой Екатерины попала огромная бомба, но, к счастью, она не разорвалась. Несколько лет лежала там, пока ее не обезвредили.

– Как ваш день проходил?