Блокадные девочки

Есть какие-то блокадные образы, которые повторяются в разных воспоминаниях. Найденный в студне человеческий ноготь – как из сказки-страшилки, которую любят мои дети. Сладкая съедобная земля с Бадаевских складов. Труп грудного ребенка, который держали между окнами. У многих блокадников – повторяющаяся лексика, своего рода блокадные клише. «Кольцо блокады сомкнулось». «Это горели Бадаевские склады». «Уехали по дороге жизни». «В тот день прорвали блокаду». Есть и повторяющиеся характеры: соседка-антисоветчица (чаще всего из Прибалтики), предрекающая скорую казнь евреев. Или соседи-евреи, умирающие на своих тюках с добром и деньгами. Возникший в дверях дядя, отец или просто красноармеец, спасающий всех от смерти буханкой хлеба или банкой тушенки и т. д. Есть повторяющиеся истории, когда не удается сесть на последний поезд, везущий дачников в Ленинград или на последний катер, везущий блокадников в эвакуацию. Но именно этот последний поезд или последний катер оказываются разбомбленными. И все как один повторяют как мантру: «Да, не помогали никому на улице, потому что, если начнешь помогать, упадешь сам и больше не встанешь».

28 августа

Читаю блокадные дневники в интернете. Непонятно, где подлинники, а где апокрифы. Фрагмент из блокадного дневника некой Анны Василевской: «Доченька, с завтрашнего дня заведем такой порядок: вечером, когда я обычно возвращаюсь домой, старайся не спать, слушай внимательно мой голос – я буду звать тебя по имени, не входя в комнату… а ты должна обязательно откликнуться… Если не откликнешься – я уйду и в квартиру никогда не вернусь. Ты понимаешь – почему? Похоронить тебя я не смогу: нет на это у меня ни сил, ни хлеба, а дотащить до морга тебя, завернутую в одеяло, и бросить там – сердце не выдержит».

Или вот рукописный дневник женщины-врача, якобы найденный кем-то из питерцев в мусорном баке через 66 лет после снятия блокады. «Патологоанатом профессор Д. говорит, что печень человека, умершего от истощения, очень невкусна, но, будучи смешанной с мозгами, она очень вкусна. Откуда он знает???». «А вот лаборантка больницы Куйбышева съела 12 крыс (подопытных). Увидев ужас на лице слушающего, она говорит: „Я им сделала много реакций и совершенно убеждена, что они были здоровы“. Должно быть, и моих морских свинок съели…»

Про весну 42-го она пишет: «У парфюмерных магазинов стоят очереди – это в Ленинград привезли духи. Правда, флакончик стоит 120 рублей, но люди покупают, и мне купили. Я очень обрадовалась. Я так люблю духи! Я надушусь, и мне кажется, что я сыта, что я только вернулась из театра, с концерта или из кафе. В особенности это относится к духам „Красная Москва“. Передо мной действительно проносится Москва…»

Первый дневник похож на правду. Второй – с его крысами и морскими свинками – уж как-то совсем безумен.

1 сентября

Нашлось блокадное письмо одной из моих стареньких девочек – Нины Аникеевой, мне его отсканировали и прислали из Питера по почте. Подростковое письмо, с уже привычным для меня перечислением бесконечных смертей – и лексической инфантильностью, неспособностью словами передать боль («Вообще за это время я пережила массу тяжелого и ужасного»). «Покойники валяются прямо на улице, завернутые в лохмотья. Иногда торчит голая нога. На такую прелесть я наткнулась около нашей школы». Удивительно, как сознание отчуждает покойников и перестает видеть в них людей. Отсутствие похоронного ритуала равно отсутствию священного трепета перед мертвым и перед самой смертью. Покойники «валяются». А это удивительное брезгливо-ироническое – «прелесть». С одной стороны – детское косноязычие, с другой – лексика «замерзших от голода» душ.

2 сентября

Читаю книжку Аллы Демидовой «Заполняя паузу». Рассказывает, как играла в «Дневных звездах» Ольгу Берггольц: «Я иногда думаю – смогла бы выжить в блокадном Ленинграде? Если бы было дело, поглощающее всю, без остатка, без свободного времени на размышления, может быть – да…» А какое это могло быть дело? Голод съел в Ленинграде все дела. Наверное, могла быть только любовь.

5 сентября

Читаю статьи Полины Барсковой. Это молодая женщина, поэт и исследователь, которая серьезно занимается блокадой. Статьи замечательные и глубокие – о феномене чтения в блокаду, о свете и его источниках и т. д. Если бы я занималась блокадой как историк, я, возможно, размышляла бы в том же ключе – только не так стройно, не так умно и не так красиво. Но я не хочу и не могу думать о блокаде ни как историк, ни как поэт. Я вообще не хочу о ней думать, я просто хочу от нее избавиться.