Блокадные нарративы

Красная капля в снегу. И мальчикС зеленым лицом, как кошка.Прохожие идут ему по ногам, по глазам…Им некогда. Вывески лезут:«Масло», «Булки», «Пиво»,Как будто на свете есть булка.

Дом, милый, раскрыл все —Двери и окна, себя самого.Но снится мне детство… (25)

Последняя строка стихотворения указывает вполне определенно – «За водой на Неву я боюсь опоздать». По-видимому, перенос осуществляется через сон-воспоминание:

…Бабушка с маленькими руками.Гуси. Горы. Река по камням —

Витимкан.Входит давно зарытая мама.Времени нет. (Там же)

Дальнейший «флешбэк», предполагающий возврат к синкретизму алтайского детства, может быть сопоставлен с аналогичными «склейками» как в ранней прозе Гора, так и в его научно-фантастических произведениях (например, «Изваяние» 1971 года).

Героиня «Дома на Моховой», находясь в Краснокамске в эвакуации, приходит в школу и рассматривает детские рисунки:

Были изображены деревья и на каждой даже маленькой ветке сидело по птице, и птицы, видимо, пели, весь лес, нарисованный на клочке бумаги, детский, неровный лес, забегающий за лист, весь лес был наполнен птичьим ликованием, и солнце тоже, как заяц, прыгало, бежало вприпрыжку по небу[431]

.

Сцена буквально объясняет одно из стихотворений 1942 года:

Солнце простое скачет украдкойИ дети рисуют обман.И в детской душе есть загадка,Хариуса плеск и романВоробья с лешачихой. Как желуди

Детские пальцы. Рисунок опасный —Обрывок реки. Крик… (36)

Далее, однако, идиллия детского рисунка подвергается разрушению, «обман» рисунка обращается в кошмарный бред – и обрыв восприятия в финале[432].

Даже отдельные символы объединяют «Дом на Моховой» с блокадными стихотворениями: например, крик (птицы или животного в повести), знаменующий, по-видимому, попытку переключения между режимами безопасной реальности и бреда, сна. Через ассоциации, посещающие героя «Дома на Моховой», Гор передает и свое понимание режима изобразительности, к которому прибегает искусство в соответствующих обстоятельствах:

Бомба разорвалась почти рядом. И когда она разорвалась, Челдонов подумал: вот сейчас его убьет. Все встали и снова пошли. Он вспомнил «Гибель Герники», картину Пикассо (репродукцию он видел в каком-то журнале): распадение материи и лошадиные смеющиеся, оскаленные черепа и распадение всего – природы, ума – и над всем голова пляшущего быка, полубычья, получеловечья, голова генерала Франко[433].

Эти примеры призваны не только указать на то, что те или иные «картины» стихотворного цикла имеют свои варианты (или даже источники) в прозе Гора, но и продемонстрировать семантическую стабильность используемых Гором «знаков», особенно в близкие промежутки времени – неважно, использовались ли они в произведениях, предназначенных для публикации, или нет.