Блондинка. Том I

Каждый час и каждый день с того момента, как со Студии пришла эта ужасная новость, она слышала чей-то насмешливый голос: Провал! Провал! Лучше бы ты умерла! Как ты еще можешь жить?И она ничего не отвечала этому голосу, который никак не могла узнать. До сих пор она не понимала, как много значат для нее эти два слова, «Мэрилин Монро». Ей не нравилось это имя, какое-то надуманное и слащавое, не нравились ей и совершенно синтетические с виду выбеленные волосы, и дурацкие платьица в стиле куклы Кьюпи [50], и жеманные манеры «Мэрилин Монро» (особенно эти мелкие семенящие шажки в узких юбках фасона «карандаш», демонстрирующих каждый изгиб задницы, это виляние грудями). Не нравились и маленькие рольки, которые ей давали на Студии, но она надеялась, и мистер Шинн поддерживал ее в этом, что настанет день и она обязательно получит серьезную роль и это и станет истинным ее дебютом в кино. Как у Дженнифер Джонс в «Песне Бернадетты». Как у Оливии Де Хэвилланд в «Змеином колодце». Как, наконец, у Джейн Уимен, сыгравшей глухонемую в «Джонни Белинда»! Норма Джин была твердо убеждена, что может сыграть не хуже. «Если б только мне дали такую возможность!»

Она не сказала Глэдис ни слова о том, что ей сменили имя. Просто представляла, как однажды —

Ура! Ура! — настанет день премьеры и она возьмет с собой Глэдис в «Египетский театр» Граумана и Глэдис будет удивлена и потрясена, и страшно горда, увидев свою дочь на экране, пусть даже то будет роль не первого плана. А когда фильм закончится, она объяснит, что «Мэрилин Монро», значащаяся в титрах, не кто иной, как она. Что изменить имя было вовсе не ее идеей, но зато именно она настояла на том, чтобы использовать фамилию Монро, которая была девичьей фамилией Глэдис. Но ее рольки в дурацких фильмах урезались до каких-то несчастных нескольких секунд, и гордиться тут было особенно нечем. А без этого как я пойду к матери? Если я сама не горжусь, разве можно ждать от нее благословения?

И если отец видел ее в кино под псевдонимом «Мэрилин Монро», ему бы тоже стало противно. Потому что тут нечем было гордиться, во всяком случае, пока.

Отто Эсе устанавливал свою фотоаппаратуру. И говорил с Нормой Джин взвинченной скороговоркой. Он строил планы, обещал сделать еще несколько «художественных» снимков после этого, первого и пробного. Потому что они всегда пользовались спросом, эти… ну, скажем, «специальные» фото.

Норма Джин слушала его молча и рассеянно. Казалось, голос Отто доносится откуда-то издалека. Разлученный с камерой, Отто Эсе всегда пребывал в несколько заторможенном состоянии. Словно впадал в летаргию; но с камерой он оживал. В нем пояалялось что-то мальчишеское, задиристое, смешное. Норма Джин уже научилась не обижаться на его остроты. Норма Джин вела себя застенчиво, ведь они с Отто не виделись несколько месяцев да и расстались далеко не самым дружеским образом. (Тогда она наговорила ему лишнего. О том, как одинока, как ее волнует карьера, о том, что думала о нем «ужасно много». Теперь ей просто не верилось, что она могла говорить такие вещи. Уж кому-кому, а Отто Эсе не следовало говорить этого ни в коем случае, и она это прекрасно понимала. Сначала он молчал, сидел, отвернувшись от нее и покуривая свою вонючую сигаретку. А потом вдруг пробормотал:

— Норма Джин, прошу тебя, пожалуйста. Я не хочу, чтобы тебе потом было больно.

И тут она заметила, что левый уголок глаза у него судорожно подергивается, а уголки губ плаксиво опустились, точно у какого-нибудь мальчишки. И он умолк и еще очень долго молчал, и тут Норма Джин поняла, что совершила непростительную ошибку.)

Теперь же она стояла за пестрой китайской ширмой и вся дрожала, хотя в студии было невыносимо жарко и душно. Однажды она поклялась себе никогда не позировать обнаженной. Потому что это означало переступить черту,

а переступив черту,можно было пасть совсем уж низко, к примеру, начать брать у мужчин деньги за секс. И возврата к прежней себе уже нет. В самой этой сделке с Отто было нечто грязное, сравнимое с настоящей физической грязью. А она была просто помешана на чистоте. Ногти на руках и ногах всегда тщательно отполированы, всегда покрыты лаком. Никогда не стану такой, как мама, ни за что и никогда!