Блуда и МУДО

Моржов оттолкнулся от крыльца, привычно попал задом на седло и с натугой надавил на педали. Н-да, Розка весила далеко не как Алёнушка, и сил на разгон требовалось куда больше.

Розка снова отправлялась в Ковязин, а Моржов вызвался доставить её на велике. Удобств, конечно, почти ноль, но ближайшая электричка приходила только через три часа – вот Розка и согласилась.

Они проехали под аркой ворот, докатились до тропинки на висячий мост, и здесь Моржов остановился ссадить Розку. Дальше начинался подъём, одолеть который можно было только пешком.

– Если ты скажешь, что не можешь въехать, потому что я толстая, я тебя исцарапаю, – слезая с седулки, предупредила Розка.

– Что я – враг себе? – удивился Моржов. – Я не драться с тобой поехал, а соблазнять тебя.

– Не получится, – тотчас заявила Розка.

– Почему?

– Я с сотрудниками не сплю.

– Все мы сотрудники, делаем общее дело, строим новую Россию, – толкая велосипед, пропыхтел Моржов. – Так что же, трахаться вообще перестанем, что ли?…

С горы разворачивались полуденные колымагинские просторы. Пахло хвоей и ромашками. В паузах между перестуками поездов издали бубенчиком меланхолично звенел церковный колокол. Нехотя плыли облака – такие лохматые, словно солнце нарвало их на лугу, как одуванчики.

– Ты со своей Опёнкиной трахайся, – сказала Моржову Розка.

– Сонечка не моя, а Щёкина.

– Ври давай. Это же ты вместе с ней по кустам шнырял.

– Мы грибы искали.

– Эх, Морж, так вот бы и дала тебе!.. – в сердцах созналась Розка, показывая Моржову сжатый кулачок.

– Так дай, – согласился Моржов, имея в виду совсем другое.

– А я бабников не люблю. Я ревнивая.

– Можно подумать, в твоей жизни были только девственники.

– Я ведь не спрашиваю, что тебе нравится, вот и ты не лезь, где нравится мне, – как-то туманно отбрыкнулась Розка.

На подъёме Розка раскраснелась, и Моржов просто любовался ею: тёмные глазища, алые губы, влажная складка сомкнутых топиком грудей. Наверняка, если взять дистанцию метров в десять, на месте Розки Моржов увидел бы мерцоида. Но вплотную мерцоид ничем не отличался от настоящей девушки.

Они выбрались за разъездом на шоссе, и Моржов подсадил Розку на её место. Уже сидя на седле, прежде чем оттолкнуться ногой от асфальта, Моржов ткнулся носом Розке в затылок, в узел волос. Ему хотелось почувствовать сладкий запах Розки.

– Чего ты, как корова, нюхаешься, – усмехнулась Розка, мотая головой. – Щекотно дышишь.

– Не вертись, – ответил Моржов. – Человек сил набирается.

Розка с удовольствием переждала процедуру набора сил.

Шоссе окунулось в ельник, а затем проскользнуло сквозь насыпь железной дороги через арку тоннеля и покатилось по сосновому бору на спинах Колымагиных Гор. Под увесистой Розкой велосипед ощутимо напрягался и пружинил, отзываясь на каждую колдобину и трещину асфальта.

– Меня на раме только в детстве катали, – призналась Розка.

Ей было тесновато, и она топорщила локти. Моржов нарочно чуть сдвинул руки, словно обнимая Розку. Склонив голову, он поцеловал Розку в горячую шею, на которой трепетали два завитка.

– Прекрати, а то мы врежемся куда-нибудь, – велела Розка.

Моржов убрал с велосипедного руля одну руку и полез в задний карман джинсов. Там у него лежала таблетка виагры.

– Ты чего руку убрал?! – завопила Розка. – Я боюсь! Мы гвозданёмся, точно!..

Моржов не мог ответить – он глотал виагру всухую. Справившись, он успокаивающе похлопал Розку по упругому заду и вернул руку на руль.

– Ума-то как, не лишку, нет? – ещё сердито спросила Розка. – Не жмёт нигде?

– У самой ума-то сколько? Зачем на Шкиляиху накапали?

– Сам знаешь зачем!

– Я же сказал, что спасу всех, почто ещё рыпаетесь? Розка подумала и ответила:

– Опёнкину свою спасай.

– А всё-таки, Розка, по отношению к Соне вы с Миленой вели себя как сучки, – сказал Моржов,

– Опёнкина твоя – квашня, – тотчас ответила Розка. – Дура набитая. Терпеть её не могу. Учти, Морж, увижу тебя с ней – вам обоим не жить.

– Не увидишь, – пообещал Моржов.

– А Чунжина – стерва, – добавила Розка. – Строит из себя недотрогу, великосветскую даму, а всё её достоинство – правильно даёт. Чунжина и тебя, и меня сожрёт и косточек не выплюнет. От неё вообще надо держаться подальше. Такие тихони – людоедки.

– Одна ты самая добрая и красивая.

– Так оно и есть, – согласилась Розка.

– Да я и не спорю, – пожал плечами Моржов.

Словно в обнимку, они вдвоём на одном велосипеде быстро катили сквозь сосновый бор, сквозь световой бурелом на асфальтовом шоссе. Сосны поднимались над ними промасленные солнцем, как блины.

– Моржик, а ты ведь художник, да? – заискивающе спросила Розка, оглядываясь на Моржова. – А почему ты меня не нарисуешь?

– С тебя я буду рисовать только ню, – важно ответил Моржов.

– Что значит «ню»? Фигню?

– Ню значит ню.

– Разнюнился… То есть ты хочешь рисовать меня топ-лесс?

Розка жеманно глянула на Моржова через плечо.

– Я что, подросток пубертатный, на твои титьки таращиться?

– Так объясни, что такое «ню»! – обиделась Розка.

– Я не могу. Я деликатный.

– Обнять и плакать, – язвительно сказала Розка.

– Ню – значит голой, как галоша, на карачках, привязанной к дереву и с кляпом во рту.