Блудное художество

Далее молитва пошла какая-то двойная. Устин, шевеля губами, вычитывал акафист по бумажке, но внутренне рассказывал Марии Египетской совсем не то. Жаловался он, что никак не получалось наставить на путь истинный шалую Дуньку, да и вообще ничто святое ему не дается, хоть тресни. Вспомнить хотя бы Митеньку, чистого, просветленного, придумавшего всемирную свечу. Как было не вдохновиться прекрасным замыслом! Душа рвалась послужить святому делу - а что вышло? И митрополита Амвросия, царствие ему небесное, из-за той свечи погубили, и Митеньку убили, и сам Устин только благодаря Архарову на каторгу не угодил. Служа на Лубянке, святости не наберешься, но мысль избавить Дуньку от разврата все же была весьма хороша и праведна. И что же? Одна ругань от бешеной девки да всякий непотребный соблазн…

– Матушка Марьюшка! - взмолился Устин совсем по-простому. - Да неужто я совсем дурак?… Или ж меня гордыня дурацкая одолела? Да и кто я таков - о деяниях старца Виталия помышлять?… Ему-то Господь дал силу блудниц от блуда отвадить, мне вот не дает - недостоин бо, грешный… Как же быть-то?…

Угодница молчала - то есть, ни единой мысли в ответ на сумбурную мольбу в голову не пришло. И получилось, что поход к мощам напрасен - не дал он душе просветления.

– Ну, прости, что душой вознесся, - сказал огорченный Устин. - Вперед не стану. Смирения мне не хватает, вот что… о подвигах, дуралей, возмечтал, души спасать… свою бы единственную спасти…

С тем он и побрел прочь от раки, зарекаясь помышлять о деяниях святого Виталия, клянясь и близко не подходить к Дунькиному дому, и даже до того воспарил духом, что пообещал себе впредь во всем покоряться начальству, включая старика Дементьева, какую бы околесицу тот ни плел. Ибо наука смирения должна быть усвоена раз и навсегда.

Оказалось, что Яшка-Скес, который в таких случаях обыкновенно ждал на паперти, зашел в храм и с любопытством разглядывает образа.

Устин замер, боясь спугнуть трепетное мгновение. Человек, далекий от Бога настолько, что даже вообразить невозможно, пришел в храм - а почему? Потому что был некто, понемногу, деликатно, бережно доносивший до него понятие о Господе Христе, о Пресвятой Богородице, об угодниках…

Выходит, откликнулся Господь на молитвы? И дано было совершить хоть крошечный подвиг во имя веры?…

Яшка заметил Устина и подошел к нему.

– Давай я тебе все тут покажу, растолкую, - пряча безмерную радость, тихонько заговорил Устин.

– Ну, растолковывай, - несколько озадаченно позволил Яшка. - Мы тут не меньше как на час застряли.

– Как - застряли?

– Да ливень там хлещет. Вот я и зашел.

Устин повесил голову.

Опять возомнил о себе, опять все рухнуло с треском…

Однако он собрался с силами. То, что Скес попал в храм Божий, - промыслительно, значит, Господь о нем заботится и желает, чтобы он хоть поглядел на образа. Да только с чего же начать?

Вдруг Устину пришла в голову разумная мысль.

– Ну, не дурак ли я? Демку-то вспомнил, а про Харитона забыл. Пойдем, свечку затеплим за упокой Харитоновой души, - сказал он. - Коли не мы - так кто ж его помянет?

С Харитоном все было непросто.

Всякий раз, молясь за упокой его души, Устин испытывал некоторую неловкость. Он страшно сам себе не нравился той ночью, когда один с трухлявым дрыном напал на троих, отбивая Харитоново тело. Потом выяснилось, что он причинил Брокдорфу порядочное увечье. Устин испытал угрызения совести, хотя понимал, что иного выхода у него не было. Поэтому с покойным Харитошкой-Яманом сложилось нечто вроде загробной взаимопомощи. Устин молился и заказывал сорокоусты за упокой Харитоновой души - но и Харитон, со своей стороны, должен был просить, чтобы Устину простили нанесенное Брокдорфу увечье.

Яшка-Скес посмотрел, как Устин вставляет в подсвечник свечу, как бормочет, глядя на распятие, и сам захотел это проделать. Показалось ему, что Демка сверху увидит его и все поймет. Но Устин уже не возносился в гордыне, а кротко пошел покупать еще одну свечку, здраво полагая, что бабки, целыми днями не отходящие от свечного ящика, сразу опознают в Скесе некрещеного и с шумом погонят прочь. Огрызаться же он умел - и не кончилась бы склока жалобой прихожан на Лубянку… а разбираться с ней-то самому же Устину…

Переждав дождь, они пошли к полицейской конторе. Скес молчал - что-то его там, в храме преподобной Марии Египетской сильно смутило, дыхание какое-то, что пронеслось, поколебав огоньки свеч и вытянув огонь поставленной им на канунник свечки ввысь, пряменько и пронзительно. Он и понимал, что движение воздуха объясняется просто, и хотел верить, что Демка его услышал.

Молчал и Устин.