Протянула листок. Не стала дописывать формальных и таких привычных фраз, как "мне очень жаль" или "примите мои соболезнования". Она считала эти слова такими же фальшивыми, как рекламные слоганы об отбеливании зубов "колгейтом". Единственно верным действием в минуты скорби, по ее мнению, было только молчание и объятие. Александра наклонилась и обняла Юлиэтту, чувствуя, как беззвучные рыдания разрывают грудь женщины, ощущая, как горячие слезы орошают воротник ее собственного свитера. Когда рыдания заменили всхлипы, детектив разжала объятия, а Юлиэтта дрожащей рукой написала:
На самом деле Александра не верила в то, что кто-то сядет в тюрьму: у Нойтера предостаточно связей и их точно было больше, чем у нее самой. А еще она знала, что он ждет ее в кафетерии и мечтает представиться Юлиэтте сотрудником полиции и задать пару вопросов только для того, чтобы пару минут подержать руку родной дочери. Дочери, за которой он всю жизнь следил издалека. Александра еще собиралась поговорить с ним об этом и о том, каким образом приключилась вся эта мерзкая история с амнезией. Нойтер обещал ей рассказать абсолютно все, а она обязалась позволить ему побыть наедине с дочерью. Но стоило ли ей выполнять свою часть обещания? В этот момент в палату вернулся Иван, поставил пионы в вазу и удалился.
Это признание шокировало. Имя было нелепое, несуразное и вызывало удивленную улыбку, но Александра из уважения скрыла свои эмоции и написала:
Александра перевернула лист:
Юлиэтта отложила лист и спросила безмолвными губами:
- Я могу увидеть дочь?
- Конечно, - Александра положила свою руку в ее холодную дрожащую ладонь. - Я ее приведу, как только врач вас осмотрит.
...
Иван остался вместе с ее родителями и дочкой Юлиэтты. Детективу было странно и радостно видеть такую картину. Она отогнала непрошенные мысли в сторону, принесла девочке печенье из собственных "сумочных" запасов и вернулась к Нойтеру. Александра ожидала увидеть потрясенного, возможно раскаивающегося мужчину, а перед ней предстал убитый горем старик. За последние несколько дней он постарел лет на двадцать. Она заметила проглядывающую седину в волосах, глубокие морщины на лбу, обратила внимание на выступающие вены на тыльной стороне ладони и на долю секунду ей стало жаль этого богатого, но такого одинокого человека, обреченного доживать свой век, если и не в камере, то точно в одиночестве. Но это продолжалось всего секунду. Нойтер был бандитом, а преступники недолго вызывали в ней жалость.