Блуждающий огонь

На все это ушло минут десять, что дало возможность убегавшим шлюпкам безопасно укрыться в бухте, а фрегату придвинуться на расстояние пушечного выстрела. Но ветер окончательно теперь стих, и Рауль распорядился, чтобы растянули навес, предохранявший несколько от палящих лучей солнца, и каждый занялся бы чем ему угодно, так как, очевидно, некоторое время предстоит оставаться в полной неподвижности. То же сделали и на фрегате, где также приняли все меры против невыносимого жара и расположились отдыхать. Но, находясь на расстоянии пушечного выстрела один от другого, меньшее судно могло быть в опасности подвергнуться обстрелу с более сильного; при настоящих условиях, однако, люгер спасло сознание только что данного им урока, и самоуверенность Рауля была так велика, что он даже не удостаивал фрегат особенной бдительностью.

Когда полчаса спустя Винчестер появился на палубе «Прозерпины», то узнали, что экипаж лишился семи славных матросов, убитых наповал, и принужден некоторое время обходиться без услуг других четырнадцати.

Уже с того момента, как «Блуждающий Огонь» дал залп по направлению фелуки и легко понесся вперед, видимо, полным хозяином своих действий, капитан Куф начал сомневаться в исходе своего предприятия. Когда же он увидел бегство своих шлюпок под защиту бухты, он окончательно убедился, что его дело проиграно. Теперь, когда шлюпки были снова подвязаны к фрегату, а раненному в ногу, хромающему Винчестеру стали перевязывать его рану, капитан Куф позвал Гриффина к себе в каюту.

— Однако в приятное положение поставили вы меня, вы все, вашим непременным желанием преследовать во что бы то ни стало «Блуждающий Огонь»! Что скажет адмирал, когда узнает, что двадцать человек убито и ранено и что нам приходится уплатить еще стоимость фелуки за одну забаву?

— Мы сделали все, что от нас зависело, капитан, но легче потушить снежными комьями извержения Везувия, чем устоять перед картечью этого проклятого люгера.

— Да, ему следовало бы назваться не «Блуждающим Огоньком», а «Большим Огнем», — заметил Куф. — Но скажите, ради какого черта кричали вы «ура»? Никогда этого не делают французы, вы себя выдали этим национальным криком; вам следовало кричать: «Да здравствует республика!»

— Это правда, капитан, мы немного погорячились и забыли свою роль. Но мы бы еще могли выиграть дело, если бы с люгера не так поторопились дать залп, которым у нас убило троих матросов и парализовало троих гребцов; и это в самую критическую минуту, когда люгер уносился на всех своих парусах, а мы были задержаны в движении нашей потерей.

— Не могу же я, однако, написать Нельсону, что все шло прекрасно, пока не ранили троих из наших гребцов, и мы были задержаны в своем движении. Нет, нет, это не идет! Придумайте что-нибудь, Гриффин.

— Но, капитан, если бы люгер оставался на месте, мы бы его взяли.

— А, хорошо, значит, люгер обратился в бегство, ветер ему благоприятствовал, он распустил все свои паруса, всякая попытка догнать его была бесполезна, наши люди выказали обычное мужество и держались превосходно — да, так звучит недурно, так можно пустить в газеты. Но эта проклятая фелука! Она сгорела до самой поверхности и пойдет ко дну через каких-нибудь несколько минут.

— Несомненно, капитан, но примите во внимание, что ни один француз и не осмелился войти на нее, пока мы там были.

— Хорошо, я вижу, что надо говорить: фелука была слишком тяжела, она не годилась для преследования. Этот Нельсон — сам черт, и я в тысячу раз предпочел бы выдержать несколько действительных бурь, чем получить одно из его бурных писем. Но я теперь понимаю, как было дело, и вижу, что ведено оно было безукоризненно, и все люди заслуживали полного одобрения, несмотря на неудачный исход по не зависящим от нас обстоятельствам.

Говоря это, капитан Куф сам не подозревал, что был очень близок к истине.

Глава X

О! Это высокая мысль о том, что человек может проложить дорогу через океан.

— Найти путь там, где нет ни одной тропинки, — и принудить ветры — этих агентов высшего могущества — одолжить ему их неукротимые крылья и перенести его в дальние страны.

Уэр

Джита совершенно измучилась за то время, как продолжалась перестрелка. Пока дело шло между фелукой и шлюпками фрегата, ее можно было легко успокоить, сказав, что эта канонада совершенно не касается корсара; к тому же в ее каюту довольно глухо доносился шум пальбы. Но когда дали залп с люгера, от Джиты нельзя уже было долее скрывать положение дел, и все время битвы она простояла на коленях рядом со своим дядей, а по окончании дела поднялась на палубу, как было уже упомянуто, с мольбой о милосердии к врагу.