Бобер, выдыхай! Заметки о советском анекдоте и об источниках анекдотической традиции

Как бы то ни было, самые частые партнеры бегемотов в позднесоветском анекдоте — именно лягушки и крокодилы: видимо, еще и в силу того, что объединены с бегемотом общим местом на границе воды и суши. В первых кадрах мультфильма бегемот плещется на мелководье — и сохранит эту позицию практически во всех известных мне анекдотах. Свойственная анекдоту понижающая инверсия сказывается в случае с бегемотом на морально-волевых характеристиках. Неуверенный в себе, трусливый эскапист превращается в толстого и вечно нетрезвого трамвайного хама — судя по всему, не без влияния цельного и вполне узнаваемого образа, созданного Алексеем Смирновым (охотно эксплуатировавшим в кадре собственные габариты) в невероятно популярной кинокомедии Леонида Гайдая «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика» (новелла «Напарник»), снятой за год до мультика про бегемота.

Стоит в луже бегемот. Идет мимо другой. «Лёха, пойдем на болото лягушек давить?» (Исполнитель поднимает сонные глаза и раздраженно отвечает):

«Вот щас все брошу и пойду».

Впрочем, пострадавшей стороной, пусть редко, но бывает и сам бегемот — особенно в тех случаях, когда выходит из привычного состояния тяжелой мизантропической апатии:

Стоит в луже бегемот и слушает. А из-за камышей звук такой: «С-с-с — чпок! С-с-с — чпок! С-с-с — чпок!» Идет мимо другой: «Слышь, братан! Эт чо там такое?» (Исполнитель лениво поднимает голову и пожимает плечами):

«Да слон лягушек ебет. А они лопаются». — «Эх ты! Пойду посмотрю!» Стоит бегемот дальше. Из-за камышей: «С-с-с — чпок! С-с-с — чпок! С-с-с — БА-БАХХ!!!» Возможно, этот, последний анекдот составляет вариативную пару к уже упоминавшемуся выше тексту про пьяного Винни-Пуха, Пятачка и две кучи лягушек.

В исходном мультфильме была сцена с диалогом между бегемотом и интеллигентным жирафом. Анекдот, конечно же, не мог пройти мимо настолько выигрышной контрастной пары, строго разнеся персонажей по двум антагонистическим социокультурным категориям:

Встречаются жираф и бегемот. Бегемот (исполнитель втягивает голову в плечи и изображает на лице «жлобскую» мину):

«Слышь, братан! А тебе нахуя такая шея длинная?» Жираф (исполнитель вытягивает шею вперед, делает беззащитные глаза, губы бантиком и переходит на пародийно-интеллигентскую манеру речи): «Видите ли, вот представьте — пришли вы вечером с работы. Скушали кусочек сыру, налили себе рюмочку коньячку, хлоп! И он — по горлышку, по горлышку, по горлышку…» (Исполнитель снова втягивает голову в плечи и недоверчиво прищуривается):

«А если обратно?»

Любопытно, что исполнитель анекдота занимает по отношению к этой паре персонажей некую метапозицию, не ассоциируя себя ни с той, ни с другой моделью поведения, — и зрителю предлагает занять точно такую же. Несмотря на ощутимый сдвиг позднесоветской анекдотической традиции в сторону условно-интеллигентских предпочтений, анекдот сохраняет привычную наклонность не только к деконструкции любого пафоса, но и к дискредитации любой представляемой социальной роли. Поэтому гротескный образ интеллигента, сложившийся в классическом советском анекдоте, никуда не девается, сохраняя характеристики, закрепившиеся за ним еще в сталинском комедийном кино. Персонаж, так или иначе представляющий интеллигентскую позицию, чаще всего репрезентируется как социально неадекватный инфантильный пижон, наделенный узнаваемыми атрибутами (очки и шляпа) и не менее узнаваемой манерой речи, отчасти позаимствованной из сценической манеры Эраста Гарина. В этой классической своей ипостаси анекдотический жираф, несмотря на всю свою претенциозность, еще и недалек:

Приходит бегемот к директору зоопарка. «Слушайте, я так больше не могу. Переселяйте меня в другой вольер». — «А что такое?» — «Да не высыпаюсь ни хера! Соседи достали!» — «Да у вас же прекрасные соседи! Слева жираф, такой тихий, интеллигентный. А справа заяц — от него-то какие могут быть проблемы?» — «Какие… Такие! Заяц весь день анекдоты травит, а жираф потом всю ночь смеется!»