Бог-скорпион

Она отвернулась и взглянула на жилище Леопардов. Лунный свет заставил мерцать леопардовые черепа. Она видела только ближний их ряд, но знала, где лежат другие, старые, пожелтевшие и развалившиеся, те, что в дальнем углу, от которых мало что осталось, кроме клыков и зубов. Неожиданно, словно обдавший ее ветер совершил что-то с ее глазами, она увидела жилище Леопардов таким, каким оно было, а не тем, каким представало взгляду, обычно искаженному презрением, или насмешкой, или подозрительностью. Когда-то на этом месте была обычная заводь, со временем высохшая. Она росла как полагается, увеличивалась в размерах, вода намывала слой за слоем желтую и белую взвесь твердых пород у краев; а затем, по какой-то земной необходимости — возможно, для ее охлаждения — вода вырвалась на волю — там, возле узкого входа, занавешенного леопардовой шкурой. Но этим дело не кончилось, ибо в дальнем конце круглой площадки начала образовываться другая, меньшего размера, однако процесс прекратился, когда вода ушла отсюда, предпочтя цепочку площадок в другом месте, повыше. Видение было ясным и четким, как если бы, проснувшись, она увидела прямо перед глазами реальные стебельки травы.

Женщина вновь закричала. Пальма изобразила приятную улыбку и вприпрыжку побежала вниз — руки на отлете для равновесия, длинные волосы развеваются за спиной. Внизу ее встретили спешащие от деревни девушки.

— Пальма! Пальма! Когда начнем?

Она грациозно шагала между ними к деревне, улыбаясь то одной, то другой.

— Когда дадим имя ребенку.

Девушки болтали, перебивая друг дружку, но она не слушала их. Она свернула к роще, и взрослые женщины провожали ее взглядом. Скрывшись среди деревьев, она вскоре оказалась перед пологом из шкур, сплошь украшенным раковинами, один вид которого заставил бы мужчину уползти в ужасе. Она подняла угол полога и вошла внутрь. Здесь было темно из-за близко подступавших деревьев, но с открытой стороны было достаточно света от луны, отражавшейся в реке. Две женщины, чьи силуэты чернели у самой воды, хлопотали у смутно видневшегося сооружения. В воздухе висел смрадный запах. Сооружение представляло собой треногу из толстых сучьев с закрепленной на ней провисшей шкурой. Женщины помешивали содержимое шкуры и тихо напевали. Увидев Пальму, они расступились.

Пальма подошла ближе, наклонилась над шкурой и потянула носом. От тяжелого духа у нее перехватило в горле, и она вновь задрожала. Варщицы протянули ей палку.

— Уже готово.

Охрипшим голосом Пальма пробормотала в клубы зловонного пара:

— Подождем еще.

Пчелы вопросительно посмотрели на нее:

— И долго?

— Пока имя не будет произнесено.

Женщины переглянулись, но ни словом не выдали разочарования. Не пытаюсь ли я увильнуть, мысленно спросила себя Пальма, не ищу ли отговорки? И хочу ли… хотела бы… иного, чем… эта моя обязанность! Нет, это мой долг!

Она помешала жидкость палкой, отвела к краю пузырьки и жир и с тоской посмотрела на темное варево, столь похожее на тьму вокруг чаши. Одна из Пчел икнула и сдавленно хихикнула. Пальма взглянула на нее.

— Попробуй, Пальма. Ты должна попробовать!

Варщица наклонилась, зачерпнула половинкой кокосовой скорлупы зловонную жидкость и протянула Пальме.

— Пробуй!

В конце концов, подумала Пальма, от этого не уйти. Это моя обязанность. Ничего нет проще. Даже если с именем ничего не получится, все равно я должна попытаться, чтобы убедиться…

Она поднесла чашу к губам и изящно отпила глоточек. Тут же обязанность стала для нее очевидной, явной, вовсе не жестокой, а даже приятной.

— Замечательно.

Женщины засмеялись вместе с ней. У обеих в руках было по такой же чаше из кокосовой скорлупы.

— Правда замечательно!