Бог-скорпион

Вне всякого сомнения, Постум следил за ними из-за тисов, поскольку среди ветвей виднелся его бронзовый шлем с ало-золотым плюмажем. Казалось, он занят стряпней: воздух над шлемом дрожал сильнее, чем от летней жары. Плюмаж постепенно менял цвет на коричневый. Тисовые ветви обуглились и скорчились. Шлем накренился, дернулся и повис среди ветвей — совершенно пустой.

— Подойди сюда, мой воин.

Солдат выполз из укрытия.

— Верховный Отец покарал генерала Постума на ваших глазах за бунт против Императора. Так и скажи своим товарищам. — Император обернулся к Фаноклу. — Иди и попытайся хоть что-нибудь исправить. Ты крупно задолжал человеческому роду. Отправляйся с ним, Мамиллий, теперь командуешь ты. По ту сторону туннеля тебя ждут большие возможности — так будь же на высоте.

Фанокл и Мамиллий вошли в туннель, и вскоре эхо от их шагов стихло вдали.

— Подойди сюда, госпожа.

Император опустился на каменную скамью у пруда с лилиями.

— Встань передо мной.

Девушка подошла и встала, где велено.

— Отдай это мне.

Она молчала, как будто надеясь, что драпировка защитит ее от посягательств. Император ничего не сказал, только властно протянул руку. Тогда она резко что-то вложила в его руку и поспешно поднесла кулачок к скрытому вуалью лицу. Император внимательно рассматривал вещь на ладони.

— Хотя из Постума мог выйти неплохой правитель, я, похоже, обязан тебе жизнью. Госпожа, позволь увидеть твое лицо.

Она не шелохнулась. Император смерил ее долгим взглядом и кивнул, словно обо всем догадался без слов.

— Понимаю.

Он встал, обошел пруд, встал над мысом, где теперь были видны волны.

— Еще одна страница истории, которую лучше забыть.

И швырнул латунную бабочку в море.

IV. Посол

Император и Фанокл возлежали друг напротив друга на низком столе. Стол, пол и зал, в котором они находились — все было круглое; по краям возвышались колонны, поддерживающие тенистый купол. В отверстии купола мерцало созвездие, фонари за колоннами излучали теплый приглушенный свет, расслабляющий и способствующий пищеварению. Где-то поблизости протяжно играла флейта.

— Получится, как ты думаешь?

— Почему бы и нет, Кесарь?

— Странный человек. Ты все измеряешь законами вселенной, а получаешь вполне зримые результаты. Зря я сомневаюсь. Мне надо набраться терпения.

Они ненадолго умолкли. К флейте присоединился голос евнуха.

— Фанокл, чем занимался Мамиллий, когда ты его оставил?

— Отдавал приказы направо и налево.

— Прекрасно.

— Приказы были неправильными, но люди повиновались.

— В этом и секрет. Он будет ужасным Императором. Талантливее Калигулы, но бездарнее Нерона.

— Мамиллий гордится царапиной на шлеме. Говорит, теперь осознал, что он — человек действия.

— Выходит, с поэзией покончено. Бедняга…

— Отнюдь, Император. Он говорит, действие пробудило в нем поэта, и он сочинил идеальное стихотворение.

— Не поэму?

— Эпиграмму, Кесарь. «Ефросиния прекрасна, но глупа».

Император сосредоточенно склонил голову набок.

— Но мы-то знаем, что она чрезвычайно умна и находчива.

Фанокл приподнялся на своем ложе.

— Откуда вам это известно?

Император стал перекатывать пальцами виноградину.

— Разумеется, я на ней женюсь. Не смотри на меня так, Фанокл, и не бойся, что я прикажу тебя задушить, когда увижу ее лицо. К несчастью, в моем возрасте это будет лишь видимость брака. Однако брак обеспечит ей безопасность, уединение и в некотором роде спокойствие. У нее ведь заячья губа, верно?

Лицо Фанокла налилось кровью, глаза выпучились. Император поднял указательный палец.

— Только юный глупец вроде Мамиллия мог принять болезненную застенчивость за надлежащую скромность. Скажу тебе по секрету и надеюсь, женщины меня не услышат, но я на собственном опыте удостоверился, что скромность придумали мужчины. Интересно, целомудрие — тоже наше изобретение? Ни одна женщина не станет так долго и упорно скрывать свое лицо, если в нем нет изъяна.

— Я не смел вам признаться.

— Думал, что я оказываю тебе гостеприимство ради нее? Увы Мамиллию и романтической любви! Персей и Андромеда! Он меня возненавидит. Император не имеет права на обычные человеческие чувства.

— Я сожалею.

— Я тоже, Фанокл, и не только о себе. Ты никогда не думал применить свой неординарный ум в медицине?

— Нет, Кесарь.

— Хочешь, объясню, почему?

— Я весь внимание.

Голос Императора звучал четко и деликатно, слова сыпались в тишине, словно галька.

— Я уже говорил, что ты высокомерен. И кроме того, эгоистичен. В своей вселенной ты одинок; есть только ты и законы природы, а люди — лишь препятствие и обуза. Я тоже эгоистичен и одинок, но все же считаю, что отдельные люди имеют право на независимое существование. Ох уж эти естествоиспытатели! Интересно, сколько вас в мире? Ваш целеустремленный эгоизм, ваша колоссальная преданность единственному делу способны стереть жизнь с лица земли, как я стираю пыльцу с этой виноградины.

Он принюхался.

— Однако довольно болтать. Сейчас подадут форель.

Подача блюд всегда представляла собой целый ритуал в исполнении дворецкого и слуг. Император тут же нарушил собственный завет.