Бог в поисках человека

Актуальное действие Духа и история переплетаются в Церкви и взаимно дополняют друг друга: «свобода Духа и необходимость сообразовываться с исторической формой Церкви и ее традицией вовсе не взаимоисключающие моменты»[899]. Слово и слышание слова, посланность в мир и принадлежность Господу и, наконец, послушание – все это характеризует «служение примирения» (2 Кор 5, 18). Слово привязано к этому служению; точно так же и это служение «не самодостаточно», но «привязано к выстраиванию любви Христовой»[900]. Посланничество и служение выступают гарантами слову, как уже в самые ранние времена [истории христианства] {306} показала борьба с гнозисом. Здесь выходит на свет внутренняя взаимосвязь между traditio и successio

, которые даже сводятся воедино в понятии diadoche[901]. «Традиция никогда не означает простое или анонимное традирование какого-нибудь учения, она есть, скорее, живое и связанное с определенной личностью слово, действенное в вере»[902]. И преемство в своей сущности не описывается в достаточной мере словосочетанием «принятие служебной власти». Преемство это «принятие на службу слову, свидетельское служение вверенному достоянию, которое стоит над его исполнителем»[903]

. Развитию канона Писания, соединившему апостольские писание в «Писание» и, тем самым, отграничившему их от других «писаний», предшествовал канон истолкования, т. е. «традиция, гарантом которой стало successio»[904]. Живая христианская вера охраняет свою идентичность (как «вера Церкви») «не только, хоть и в добросовестной но всегда неизбежно ограниченной субъективности, но и в привязке к авторитету Церкви, совершающемуся в епископском преемстве»[905]. Возвещение Евангелия стоит выше просто слова, successio verbi

есть в то же время successio predicantibus и, тем самым, viva successio. Это преемство имеет свое основание в посланничестве [апостолов], т. е. в личном апостольском преемстве. Апостольское преемство, в которое включен посланец, обретает особую глубинную знаковую насыщенность благодаря идущей от апостольских времен череде епископских рукоположений[906].

Для богословия, которое обретает свое единство в истории спасения, дело идет о сообщении Бога о Себе, совершившемся в Иисусе Христе, «укорененном в истории и засвидетельствованное в многообразнейших формах и свершениях народа Божия»[907]

. Именно так богословие хочет осветить различие и единство в истории веры и обосновать его необходимость. История спасения становится в истории живой и конкретной. И поскольку ее открытость единственному и окончательному событию спасения нельзя мыслить как лишенную точек напряжения, выявляется та задача, которую постоянно ставит перед собой богословие. Богословие должно хранить единство со своим истоком того достояния веры, что засвидетельствовано в Писании, сбережено в подлинном, восходящем к апостолам, {307} виде, проверено в учительском служении, исполнено в жизни, учении и богослужении Церкви, – хранить во всех метаморфозах верующего сознания. – Богословие должно отклонять все то, что закрывает себя от необходимой динамики единой веры традиции, истины, которую Церковь, как mysterium и как «народ Божий», исповедует в своем Credo.

{308} Вместо послесловия

«Бог ищет человека». Там, где эта истина постигается как истина спасения, богословие исполняет свое посредническое служение, от Бога исходящее и одновременно на Бога указующее. Бог – Тот, Кто ищет человека и при этом одновременно побуждает человека «в духе» самому искать Того Бога, который его ищет, – искать и находить. Богословие есть, тем самым, в широком смысле «служение исповеданию», поскольку оно – служение этой в Церкви и благодаря Церкви возвещаемой истине. Поэтому в конце этого учебника мы не можем собрать в собственном смысле «абстрактный» богословский урожай, но скорее, можем достичь того понимания, которое замечательно выразил Карл Ранер, оглядываясь на свою богословскую борьбу и труды своей жизни.

«В конце концов, дело […] не в консерватизме и не в прогрессизме, а в том, чтобы человек действительно пережил близость Бога и справился со своей жизнью, сделав ее жизнью в Боге. Ведь богословие – вовсе не наука ради науки, но служение человеку, который силится отыскать Бога, обратиться к Нему в молитве, силится любить Его. Только тот, кто любит Бога ради Него самого, а не ради своих собственных выгод, может стать христианином, может стать блаженным. А поэтому обо всех важных или неважных вещах в истории богословия нужно судить, в конечном итоге, только с той точки зрения, исполняют ли они это служение человеку ради Бога или не исполняют. Все остальное проходит и не так уж страшно важно. Но это единственное служение можно исполнить по существу во все времена – независимо от того, хороша ли, плоха ли политическая церковная атмосфера, радует она или не радует, – все это не играет здесь никакой роли»[908].